В то утро Алена ждала звонка от Саши. Сначала в восемь. В это время он всегда звонил, завершая утреннюю пробежку. Потом в восемь тридцать – Саша связывался с ней из машины по дороге на работу. Третьего привычного звонка – в девять, с работы, она уже не стала дожидаться и позвонила сама. Делала Алена это крайне редко. Так уж было у них заведено, что по утрам Саша звонил первым. Алена раз и навсегда предоставила ему право самому решать, хочет он ее видеть или нет.
Рабочий телефон не отвечал. Но волноваться было пока рано – может, сегодня чуть позже встал. Такое редко, но случалось. Больше ее поразило другое: она впервые пыталась дозвониться ему сама. За этим явно что-то стояло. Алена еще не совсем понимала — что. Она физически чувствовала, как легкая тревога, нет, вернее, беспокойство, начинает запускать свои цепкие щупальца внутрь нее. По дороге на работу Алена заскочила в аптеку и купила лекарство, которое, как ей сказала аптекарша, помогает при невралгических болях в сердце – последние три дня Саша не очень хорошо себя чувствовал. Как и большинство мужчин, он терпеть не мог болеть и тем более — признаваться в плохом самочувствии, но тут пару раз пожаловался на тяжесть в левой стороне груди. На все уговоры сходить к врачу лишь отмахивался.
— Если будешь и дальше приставать со своими уговорами, разлюблю, — пригрозил он.
— Даже так? – удивилась Алена. Неужели ты так боишься врачей?
— Нет, но это единственный способ вылечить мое сердце, — заявил он.
— Не вижу связи, — удивилась она.
— Ну как же! Она очевидна. Сердце у меня болит весь последний год. И как раз год назад я встретил тебя. Значит, оно болит от избытка чувств. И чтобы перестало, я должен хотя бы любить тебя поменьше. Ты этого хочешь?
На этом все разговоры о походах к врачу, естественно, и закончились. Алена позвонила еще раз – решила завезти лекарство Саше на работу. Телефон не отвечал. Войдя в кабинет, первым делом просмотрела звонки, полученные в ее отсутствие. Саша не звонил. Это было уже почти невероятным. За год она так привыкла каждое утро видеть на экране номер его телефона, что всерьез забеспокоилась. Было уже почти десять часов – Саша уже должен был быть на работе, по крайней мере, час. Не выдержала и набрала номер его мобильного телефона. Раздались гудки, а потом, наконец-то, его голос.
— Привет!
— Ты где? Я тебе все утро звоню!
— У врача. Ты знаешь, я неважно себя чувствовал всю ночь и решил все-таки к врачу пойти. Сейчас жду результата электрокардиограммы.
— У какого врача?
— Да у того, которого ты рекомендовала, помнишь? Не волнуйся, наверняка ничего особенного. Как только приеду на работу, позвоню.
В трубке раздались короткие гудки.
«Так я и знала, вернее, чувствовала. Ну, ничего, главное, он у врача. Сейчас все проверят, выпишут ему какие-то лекарства, и все будет в порядке».
Но успокоиться не удавалось, и Алена решила подъехать к Саше: узнать, что там происходит. Через пятнадцать минут она уже была у клиники, откуда он звонил. Въезжая во двор, чуть не столкнулась с машиной скорой помощи, оглушившей ее сиреной. Сашина машина стояла на парковке перед домом. Увидев ее, Алена сразу успокоилась. «Успела, он здесь. Сейчас я его увижу и все узнаю», — с облегчением подумала она. В приемной никого не было. Алена прошлась по коридору, прислушиваясь. Из кабинета вышла медсестра.
— Вы кого-то ищете? Я могу вам помочь?
— Нет, нет, спасибо.
«О чем я могу ее спросить? Где господин такой-то? А она в ответ поинтересуется: вы кто ему, жена? Нет, лучше не спрашивать. Просто подожду во дворе. Почему он так долго сидит у врача? Наверное, еще какие-то обследования делают. Сейчас выйдет».
Однако время шло, а Саша все не выходил. С момента его звонка прошел почти час. На работе ее могли хватиться в любой момент, она убежала, никого не предупредив. Но ничто не могло ее заставить уйти, не увидев Сашу и не убедившись, что с ним все в порядке.
Зазвонил ее мобильный. Голос Саши был напряженным.
— Ален…
— Чего же ты так долго, я во дворе жду, — перебила его Алена.
— Да я уже не там.
— Не здесь? А где же?
— В больнице.
— Как — в больнице? – все еще не понимала Алена.
— Ну, так. Кардиограмма оказалась не очень. Врач – перестраховщик, сколько я ни сопротивлялся, отправил меня в госпиталь. На «скорой», представляешь. Идиотизм какой-то. Ну, ничего, здесь нормальные врачи. Обещали какое-то обследование провести, а потом отпустят. Ты езжай на работу. Я как выйду, сразу позвоню.
— Конечно, я за тобой приеду. Буду ждать звонка.
— Все, больше не могу говорить. Пока.
Алена вернулась на работу. Там уже успела накопиться куча дел. И к лучшему – это позволило хоть немного отключиться от мыслей о Саше. В три зазвонил телефон и, взяв трубку, она опять услышала знакомый голос, но что-то сразу же насторожило ее. Пожалуй, какая-то новая интонация, а скорее, сквозившая в голосе неуверенность, столь несвойственная Саше.
— Малыш, ты только не волнуйся, пожалуйста.
— Что случилось?
— Ничего страшного… Но я остаюсь в больнице.
— Почему?
— Ну, им не понравилось что-то в сердце, говорят, артерии забиты…
— Надо лечить?
— Да, надо делать операцию.
— Как операцию? Когда?
— Сегодня, в пять часов, самое позднее, в шесть.
— Сегодня! Не может быть! Значит, это серьезно. Какая операция – на сердце?
— Да. По полной программе.
— На открытом сердце?
— Вроде бы… Но, говорят, будет оперировать их лучший хирург, так что все в порядке.
— А где ты сейчас? К тебе можно приехать?
— Нет, что ты, не надо. Меня уже начали готовить, какой-то гадости надавали, успокоительного. А я и не волнуюсь совершенно.
— А звонить можно?
— Нет, у меня все отобрали, и мобильный тоже.
— А как же я узнаю?
— Ну, звони в центральную справочную, где-то после десяти. Они скажут, как прошла операция. Малыш, я больше не могу говорить, сестра пришла, еще что-то делать будет. Пока.
— Сашенька, я тебя целую, все будет хорошо, вот увидишь, я с тобой. Я люблю тебя.
— Я тебя тоже…
Алёне хотелось еще что-то сказать, ей казалось, она забыла самое главное, но в трубке уже звучали гудки. Алена повесила трубку. Голова вдруг как-то странно опустела и казалось, внутри нее – огромное, ничем не заполненное пространство. И там, как мотыльки, забравшиеся внутрь лампы, бились одни и те же мысли: «Сашу будут оперировать. Как же так! Это невозможно! Почему именно его? Что делать?» Она вскочила. Надо ехать. Туда, в больницу, она должна быть там. А может, еще удастся увидеть его. Выглядела она, должно быть, ужасно, потому что начальник, увидев ее, сказал.
— Тебе нехорошо? Опять мигрень? Конечно, поезжай домой.
Последний год ее действительно часто мучили затяжные головные боли, от которых не спасали даже самые сильные лекарства.
Она гнала так, как, наверное, никогда не гоняла по улицам города раньше. Слава Богу, движение в это время еще было не слишком интенсивным, разъезд с работы – не раньше чем через час. До больницы вместо обычных сорока минут она доехала минут за двадцать. В голове по-прежнему была удивительная пустота. Добежала от парковки до здания больницы. Влетев в больницу, кинулась к справочному окошку и, судорожно хватая воздух ртом, спросила.
— Вы не подскажете, где находится Александр Смирнов? Его должны сейчас оперировать.
— А вы кем ему приходитесь?
— Знакомая, коллега, — соврать почему-то не хватило физических сил.
— А мы даем справки лишь родственникам.
— Как же так? Я приходила сюда раньше к друзьям.
— Вот после операции, когда он будет в обычной палате – никаких проблем. Такие правила.
— А как мне узнать об операции?
— Звоните его родственникам.
С последним вопросом вышли остатки воздуха, а с ним и сил. Хотя, скорее всего, силы исчезли от пришедшего понимания безысходности ситуации. Алёна почувствовала, что задыхается. Мужчина, сидевший за стойкой информации и до этого с безразличием отвечавший ей, посмотрев на нее, забеспокоился и предложил воды. Наверное, даже его, насмотревшегося здесь, в больнице, на всякое, поразило лицо Алёны.
— Да что вы так переживаете. Все будет хорошо. Поправится ваш коллега – сказал он, сделав легкий акцент на слове “коллега”.
А потом был самый длинный вечер в ее жизни. До девяти часов она еще дотянула более-менее нормально: готовила, кормила сына ужином, обсуждала что-то с ним, отвечала на чьи-то звонки. Наконец в девять Алена позвонила в госпиталь. Первый раз. А потом – через каждые полчаса. Самым тяжелым было заполнить промежутки между звонками. Читать она не могла. Буквы не складывались в слова, а если и складывались, мозг отказывался их понимать. Несколько минут она тупо смотрела на фразу: “У Елены Александровны было прекрасное настроение”. Судорожно пыталась вспомнить значение слова «прекрасное». И не могла. Умом она понимала, что это значит, но не получалось вызвать в себе ощущение, которое раньше у нее возникло бы после прочтения такой фразы. «Прекрасное, прекрасная, прекрасные…». Что ты чувствуешь, когда вокруг все прекрасно? А когда она последний раз чувствовала себя прекрасно? Господи, да не так давно! Всего три дня назад. Они тогда целый вечер провели вместе. Удрали пораньше с работы, гуляли в парке, потом ужинали вместе. Теперь этот вечер казался чудесной сказкой. Повторится ли он когда-нибудь? Даже если операция пройдет хорошо…
“Что это я? – спохватилась Алена. – Конечно, все будет нормально, как я могу сомневаться! Нельзя! Не смей!- пригрозила она себе”
Попыталась смотреть телевизор, но не могла сосредоточиться на экране. Картинки мелькали перед глазами, не вызывая никакого желания вникнуть в сюжет. Спасало курение. Создавало хотя бы видимость занятости. Алена докурилась до того, что сигарета уже не лезла в рот.
Звонок раздался около десяти вечера. Алена как раз загнала спать Димку. Взяла трубку и услышала незнакомый женский голос.
— Надеюсь, теперь ты оставишь его в покое! – голос звучал слегка приглушенно, как будто говорившая прикрывала рот рукой или говорила немного в сторону.
— Извините, вы, наверное, не туда попали, — не столько спросила, сколько ответила Алена.
— Туда, туда я попала. Угробила человека, а теперь пытается делать вид, как будто она здесь не причем! – Алёне показалось, что прямо из трубки вместе со звуками приглушенного голоса ей в ухо вливается ненависть.
— Да что вы такое говорите! С ним все в порядке!– Алена понимала, что надо оборвать незнакомку или просто повесить трубку, а вместо этого начала глупо оправдываться.
— Все в порядке, как же! Он тебе, что ли, плакаться будет? Жене он будет плакаться, а не тебе. Она ему теперь нужна, а не ты. Да и кто ты ему? Никто! Ты думаешь, небось, он тебя безумно любит? Да у него до тебя таких любовей было предостаточно! Галину Титоренко помнишь? Вот уж красавица была, почище тебя? И то он жену не бросил. Ну, поразвлекался с тобой, а теперь ему не до тебя. Прекрати его преследовать! – не унимался голос.
— Вы говорите ерунду! – Алена хотела возмутиться, ответить наконец хоть что-то вразумительное, но не смогла. Незнакомый голос парализовал ее.
— В общем так, — видимо ее жалкий лепет настроил собеседницу на более миролюбивый лад. — Если есть у тебя хоть капля чувства к нему, то ты, надеюсь, понимаешь, что надо делать. Ты должна тихо исчезнуть с горизонта. Постепенно, так чтобы его не травмировать. Позвони после операции, ну навести пару раз – и все… Да чего мне тебя учить. Думаю, ты и сама понимаешь — он тебе теперь ни к чему. Ты себе другого найдешь, получше. Так ведь?
И, очевидно, приняв молчание за согласие, на том конце повесили трубку.
Алена встала и пошла в ванную. У нее заболело левое ухо. Оно вообще было какое-то странное. Чувствительное и капризное, как кисейная барышня. Так обозвал его однажды врач, отчаявшийся найти причину ее вечных проблем. При первых лучах солнца именно это ухо вдруг воспалялось, опухало, краснело. И при этом дергало, как будто кто-то нарочно тыкал в него иголкой. И каждое такое дёрганье отдавалось в голове. А могло и не воспалиться и не заболеть, даже если она жарилась на пляже. Точно так же оно могло прореагировать на сквозняк. А могло и не прореагировать. И от чего зависело его плохое или хорошее поведение, понять никто не мог.
Раньше оно изредка воспалялось и после долгих разговоров по мобильнику. Алена этому даже радовалась: «Вот, — говорила она сыну, — наглядное подтверждение того, что долго говорить по мобильному телефону вредно!»
Сегодня ухо разболелось после трёх минут разговора по обычному телефону. Видимо, как и Алена, не вынесло накала негативных эмоций, излучаемых аппаратом.
“Интересное наблюдение, — подумала она как-то отстраненно, — надо будет врачу об этом рассказать. Может, солнце и ветер – лишь вторичные факторы. А на самом деле ухо реагирует на ненависть? Возможно, я не замечала, но каждый раз оно болело тогда, когда меня кто-то сильно обижал? Надо будет проверить эту гипотезу. А может, наоборот: ухо решило проявить солидарность с моей анонимной телефонной собеседницей и доконать меня. Мол, нечего было вообще с ней разговаривать и тем более прикладывать трубку с левой стороны”.
Пока Алена возилась со своим ухом: мазала специальным лекарством, затыкала ватой, обматывала шарфом, – ей удавалось не думать о звонке. Но вот оказание первой медицинской помощи пострадавшему закончено. Голову перестало пробивать болью, словно электрическим током. Но, как известно, свято место пусто не бывает. Алена впервые поняла, что выражение – голова трещит — это вовсе не метафора. Бедная голова начала потихоньку потрескивать от распиравших ее вопросов.
“Кто это звонил? Жена? Нет, у той голос другой – бесцветный, безжизненный даже. И говорит она спокойно, монотонно – все слова на одной ноте произносит — будто заезженная пластинка играет. От одного голоса в тоску впасть можно. А тут его хоть и приглушили специально, но эмоции так и выплескиваются. И тембр другой. Хоть у меня со слухом и не очень, но не настолько, чтобы не отличить ре минор от фа мажора. Тем более что я с его женой не так давно разговаривала – неделю назад. Боже мой! Всего неделя прошла, а, кажется, всё случилось вечность назад”.
Тот телефонный разговор тоже застал ее врасплох. Хотя, наверное, к такому и нельзя подготовиться. Она плохо помнила, что говорила ей жена Саши. В памяти осталась только ее растерянность, полная неспособность собраться с мыслями. И лишь одно желание: чтобы эта пытка как можно быстрее закончилась. Уже потом, когда разговор завершился, она испытала одновременно и стыд, и гнев. Стыд – оттого, что это произошло с ней. Ей выговаривала чужая жена. Говорила какие-то обидные слова, что-то от нее требовала, в чем-то пыталась убедить. Но, пожалуй, еще более сильным чувством был гнев. Гнев на себя – ведь это своим поведением она дала повод к унизительному разговору. Ну что же, поделом. Прав был отец, который, узнав о ее романе, спросил: «А почему вы не вместе?» И выслушав запутанные, невнятные объяснения, отрезал: «Значит, это не любовь, а адюльтер!» Она тогда на него даже не очень обиделась. Ведь не опишешь же ему все то, что со всей определенностью делало очевидным: это именно любовь, причем такая, о какой мечтает каждая женщина, да, наверное, и мужчина. И если они не вместе, то для этого существуют свои причины. Правда, именно после разговора с Сашиной женой в ней впервые зародились сомнения в справедливости тех доводов, которые приводил он, убеждая ее сохранять их отношения в тайне.
Тоже мне, хороша тайна. Ей и раньше приходило в голову: надо быть полной идиоткой, чтобы верить во все те бесконечные собрания, встречи с друзьями, партии игры в бридж, срочные вызовы по выходным и неоднократные деловые поездки- словом. во все, почти ежедневно изобретавшееся Сашей и дававшее им возможность встречаться. Но предпочитала не думать об этом – слишком хотелось видеть его. Чего греха таить, ей так тоже было удобнее. Вот она и стала невольной соучастницей постоянного вранья. «Почему невольной? – опять оборвала себя Алена. – Вольной, конечно». Все делалось с ее согласия и при ее участии. И жена была тысячу раз права, выговаривая ей, унижая ее.
Так же, как и сегодняшняя незнакомка. Кто же все-таки звонил? Наверное, какая-то подруга Сашиной жены. Может, по ее просьбе. А. скорее всего, по собственной инициативе. Узнала о произошедшем несчастье, увидела, как расстроена Сашина жена… Сколько таких женщин, которые почему-то полагают, что они лучше всех все знают и понимают, и считают себя вправе вмешиваться в чужую жизнь… Судя по тону и словам, сегодняшняя собеседница принадлежит именно к категории таких вот недалеких, но весьма уверенных в себе и в своей правоте особ. Алена всегда не любила таких женщин и в то же время завидовала им – ей самой до крайности не хватало веры в себя, в свои силы. Если бы она была сильнее, разве довольствовалась бы объедками с чужого стола, как грубо, но справедливо заметила недавно ее подруга, с самого начала осудившая ее отношения с Сашей.
Да, слабый она человек. Получается, что пусть и во имя любви, но предала все свои лучшие качества – честность, порядочность, уважение к себе самой. Вот и последовала расплата. А она еще себя жалеет. Нечего жалеть. Тоже мне, без вины виноватая. Как говорила бабушка во многих случаях жизни: «Любишь кататься — люби и саночки возить!» А тем более, сейчас не время для всех этих сантиментов. Вот поправится Саша, тогда надо будет решать, как ей дальше быть: именно ей самой.
Сколько сейчас? Уже одиннадцать. Можно еще раз позвонить в госпиталь. Двух женщин, отвечавших на звонки, она определила для себя так: жена и подруга. “Жена” не просто спрашивала, приходится ли она оперируемому родственницей, а просила уточнить, кем именно. Алена, очень не любившая врать, терялась, лепетала что- то не очень убедительное – и голос, сразу же становившийся суровым, отказывался давать информацию. Вскоре, услышав этот голос, Алена просто вешала трубку. “Подруга”, видимо, по тому, как Алена неубедительно пролепетала, что она “сестра” Смирнова, сразу поняла, в чем дело, и уже больше не спрашивала ни о чем. Наоборот, прониклась сочувствием и несколько раз повторила: «Звоните хоть каждые десять минут».
Алене вдруг мучительно захотелось поговорить с кем-то из своих реальных, а не госпитальных подруг. Рассказать о Сашиной операции, об этом диком звонке, поплакаться в жилетку. Да просто прервать этот ставший невыносимым – он длился уже два часа — поединок с телефоном. Кому же удобно позвонить так поздно? Марине? Нет, не ей. Она всегда была настроена против Саши. Пожалуй, Татьяне. Тем более, ее муж, Володя, перенес нечто подобное. Можно будет узнать подробности об операции, о последствиях. К тому же Татьяна сама врач и даже, вроде бы, кардиолог.
Татьяна, слава Богу, не спала. Но разговор с ней не принес облегчения. Подруга успокоила ее насчет операции — они сейчас стали рядовым явлением — и Алена может практически не сомневаться в благополучном исходе. Тем более, что платная больница, где находится Саша, славится своим кардиологическим центром и блестящими хирургами. Только Алена немного расслабилась, как вдруг услышала.
— Но я должна тебя предупредить: ваши отношения скоро закончатся, — без всякого перехода вдруг заявила Татьяна.
— Как! Ты же сказала, что через пару недель он будет в порядке! – такое продолжение разговора повергло Алену в смятение.
— Физически человек восстанавливается довольно быстро, мой Володя через месяц уже выглядел так, будто ничего и не было, — подтвердила Татьяна. – Но вот психологически он так и не отошел от того, что с ним случилось. Ты же сама видишь, как он изменился. Раньше был жизнелюб, весельчак, говорун. Да и выпить любил… Чего уж там, ты же знаешь. А после этого… Будто подменили… Первое время только и прислушивался к себе. Говорили мы исключительно на темы диет, режима…
— И что, ты разве его разлюбила? Насколько я могу судить, нисколько. Носишься со своим Володечкой, как с писаной торбой. Ты слышишь меня?
Татьяна, конечно, слышала, но последние слова Алены ее немного задели. Она подумала: не только ее подруг удивляет, насколько в последние годы она изменилась. Полностью замкнулась на Володе, забросила всех, общается в основном по телефону. Но разве объяснишь, почему это произошло? Она и раньше очень любила мужа, а уже после того, что с ним случилось… Татьяна прекрасно помнила свой первый визит к Володе. Его удалось устроить в дорогую клинику, специализировавшуюся на сердечных заболеваниях. Володя был еще в реанимации. Ее поразило, как просто оказалось пройти к нему. У них в больнице, как и в большинстве других клиник, к реанимации никого из посторонних на пушечный выстрел не подпускали. А там – пожалуйста, приходи хоть сразу после операции. Только руки вымой и жидкостью специальной продезинфицируй – и иди. Да и то никто не проверяет, сделал ты это или нет. Даже халат не дают, хоть в верхней одежде заходи. Наверное, если коллегам из московской больницы рассказать, не поверят.
Так вот, когда она вошла к нему в палату, первое, что увидела – ноги. Большая часть кровати была закрыта ширмой, и остались видны только желтые худющие обритые ноги. Точно, как у Христа на картине Гольбейна “Мертвый Христос”. Страшная картина. Они как раз незадолго до того с Володей в Базель ездили. Эта работа там, в музее, висит. Татьяна потом где-то прочитала, что это живописное произведение так потрясло Достоевского, что он застыл перед ним в оцепенении и провел так минут двадцать. Но, видимо, образ, навеянный фигурой мертвого Христа, долго не отпускал писателя. Не случайно полотно Гольбейна упоминается в “Идиоте”. Увидев репродукцию “Мертвого Христа” на стене в комнате у Рогожина, Мышкин заявил: глядя на эту картину можно потерять веру. Для меня ясно, почему он так сказал – от всей фигуры так и веет смертным оцепенением.
Христос изображен в гробовой нише, но на плите постелена белая ткань. Как простыня у Володи на кровати. И точно такие ноги лежали на этой простыне, высовываясь из-за ширмы. В какой-то момент Тане стало страшно: она вдруг представила, что за ширмой увидит такое же мертвое тело, как на картине. Но когда, пересилив подкатившую к горлу дурноту, подошла ближе, то увидела Володины глаза, смотрящие прямо на нее. Живые и внимательные. Именно в тот день, там, в палате, взяв его за руку, она почувствовала: ей все равно, каким он оттуда выйдет. Лишь бы живым. Раньше, когда Таня видела женщин, толкавших инвалидную коляску, всегда им сочувствовала: вот несчастные, всю жизнь приходится мучиться, с инвалидом возиться. А тогда она осознала: если любишь человека, то совсем по-другому чувствуешь. Можно любить и калеку, и убогого. Татьяна приходила к нему в больницу и была уже счастлива оттого, что сидела рядом, смотрела на него, могла обнять, поцеловать. А уже когда он начал говорить и мог сказать ей что-то хорошее или погладить, то, казалось, больше ничего и не надо… Но все это бесполезно объяснять сейчас Алене. Это надо самой пережить… А лучше не переживать вовсе.
— Ты чего не отвечаешь? Ты слышишь меня? – Алена не понимала, почему вдруг замолчала ее подруга.
— Нет, конечно не разлюбила, — очнулась Татьяна от своих раздумий.
— А что, Володя до сих пор плохо себя чувствует?
— Нет, все в норме, даже многие проблемы ушли после операции…
— А в чем же дело? Как ты считаешь?
— Страх. Остался страх. Это я тебе как врач говорю. Знаешь, сколько я таких больных перевидала?
— И что, все после операции меняются?
— Большинство. Ведь ты пойми, человек чуть ли не на том свете побывал. Его после этого мало что волнует. А ты к нему со своей любовью полезешь! Зачем она ему? Твоему Саше сейчас не любовь, а покой нужен. Покой и режим.
— Да у него и так жизнь была спокойной. Во всяком случае, до встречи со мной покоя было полно, даже покойницкой отдавало. И потом — дело же не в абстрактной любви, а в том, что тебе нужен и важен этот человек. Тебе именно с ним хорошо, ты с ним счастлив. А счастье – лучшее лекарство. Мы привыкли воспринимать эту фразу как пустую банальность, но в каждой банальности есть немалая доля истины. Ученые утверждают: положительные эмоции – залог здоровья и долголетия.
— Слушай, ты, конечно, можешь мне не верить и делать, как знаешь. Но я бы советовала дозвониться в госпиталь и узнать, как прошла операция. А потом успокоиться, взять себя в руки и сказать себе: да, была прекрасная история, но она закончилась.
— Я не могу и не хочу так. И вообще я думаю, все должно быть по- другому. Вот если бы я перенесла тяжелую болезнь и знала: мне, может быть, не так много осталось впереди, то я бы хотела их прожить на полную катушку. Без постоянной оглядки на болезнь. И тогда, наоборот, все то, что раньше выглядело важным, но не было таким, — уйдет, я уверена… Все, мешавшее нашим отношениям, разъединявшее заставлявшее жить порознь, на самом деле не так важно. Во всяком случае, мне сегодня так кажется.
— Когда кажется, креститься надо! – оборвала ее Татьяна. — Не дай Бог, конечно, заболеешь серьезно, тогда посмотрим, как ты рассуждать будешь.
— Вот так – взять и бросить человека!
— Никто не говорит – бросить. Возможно, вы останетесь друзьями, если сможете и захотите. Но пойми раз и навсегда: любовь кончилась, началась совсем другая жизнь, и в этой жизни для тебя нет места. Да и тебе так лучше. Ты должна и о себе подумать. Я, может, скажу грубую, но правду: зачем он тебе теперь – полуинвалид? Уверяю – того, что раньше он мог дать, он тебе уже не даст. Ни в каком отношении. Уж поверь мне.
— А сама сейчас говорила: «Люблю Володю». Значит, тебе с ним хорошо?
— Так он мне муж… Это совсем другое дело.
— Ах, вот как оказывается. Все понятно. В тебе просто сейчас говорит не подруга, а жена!
— Ты о чем? – не поняла Татьяна, но Алена уже со злостью швырнула трубку.
Алене и до разговора с Татьяной было тяжело, а теперь стало совсем тошно. Она не сердилась на подругу. Та сказала правду, как она ее сама понимала, как она ее пережила. Алена знала: люди разные и по-разному реагируют на тяжелую болезнь. Она вспомнила другую свою подругу, Светлану, сражавшуюся больше года с тяжелейшим недугом. Когда они недавно встретились, Алена была поражена, тем, что услышала. Светлана, только-только оправившаяся после болезни, записалась на курсы живописи. Сколько ее помнила Алена, подруга всегда и везде рисовала – на салфетках в кафе, в блокноте во время собраний… Но при этом работала бухгалтером. Преодоление болезни дало ей новые силы, которых не было раньше, и заставило по-иному взглянуть на многие вещи.
— Ты знаешь, — призналась Светлана, — мне так страшно было во время болезни: не хотелось умирать, не увидев и не сделав почти ничего из того, что хотелось бы сделать. И когда я поправилась, на меня напала, именно напала, такая жажда жизни… Мне теперь хочется объять необъятное. Если бы не маленькие дети, я бросила бы все: любящего и заботливого мужа, хорошую работу, и постаралась бы осуществить все то, о чем всегда мечтала, но откладывала на потом. Сначала бы отправилась путешествовать, а потом, наконец, по-настоящему занялась бы живописью. Бросить все сейчас не могу, поэтому хотя бы начну учиться рисовать. А там посмотрим…
То, в чем призналась Светлана, было ближе и понятней Алене.
Немного успокоившись, она опять позвонила в госпиталь. Ответила “подруга”. Очевидно, после одиннадцати дежурить на телефоне осталась она одна, и Алена хотя бы не замирала теперь каждый раз, набирая вновь и вновь телефон госпиталя. Когда пробило двенадцать, в ответ из трубки раздалось прежнее: “Он все еще в операционной”, Алена по-настоящему запаниковала. Операция, по ее подсчетам, длилась уже больше шести часов! Разве такое бывает? Наверное, что-то случилось, а телефонистка просто не в курсе, сведения не поступили. А может, просто не хочет говорить правду, надеясь, что Алена угомонится и перестанет звонить. Наконец, в час ночи, когда уже казалось, что дальнейшее ожидание невозможно, , Алена услышала радостное: “Операция закончена! Все в порядке! Я вас сейчас соединю с медсестрой в реанимации”.
— Я его сестра, — выдавила из себя Алена в ответ на очередной вопрос, кем она приходится Смирнову.
— Вы знаете, врач как раз сейчас разговаривает с его женой и все объясняет. Он очень устал. Вы позвоните, пожалуйста, жене, и она вам все расскажет. Вас же это не затруднит?
— Нет, конечно. Спасибо большое.
Алена повесила трубку.
“Так, все. Что еще можно сделать? Ничего. Все нормально. Жена уже знает, как прошла операция, что у Саши, как он. А я? Когда же я узнаю хоть что-то? Кончай истерику, — приказала она сама себе. — Главное, Саша жив, а уж завтра я придумаю что-нибудь и все узнаю”.
Алена прилегла в гостиной. Но как ни убеждала себя, что ей нужны силы и надо попытаться заснуть, сон не шел. Да было бы странно, если бы пришел. О бессоннице она знала уже давно и не понаслышке. А сейчас — то ли от пережитых волнений, то ли от выкуренных сигарет, а скорее, и от того, и от другого — сердце не стучало, а колотилось, отдаваясь в висках. Почему-то подумала о Сашином сердце во время операции: вот оно — живое, дышащее, а над ним колдует хирург, трогает его руками, надрезает скальпелем. Неужели режут само сердце? Как же это может быть? И что будет с Сашей после этого? Сегодня она начиталась статей об операциях на сердце. Пишут, если операция прошла успешно, то потом человек живет, как писали раньше в сказках, долго и счастливо. Но будет ли это сердце прежнего Саши? То, которое любило ее? Сохранится ли в нем любовь к ней, Алене? А вдруг нет? В который раз за сегодняшний вечер она оборвала себя: “Саша сейчас там, может быть, борется за жизнь, а ты о чем думаешь! Все о себе! Как тебе не стыдно!” Но стыдно не было, был только страх. Прежде всего, конечно, за Сашу. Но и за себя – как же ей жить без него? Когда она сможет его увидеть? Удастся ли попасть в больницу? Допустим, сможет. А потом? Сколько времени он будет вынужден сидеть дома?. Раньше такие больные вообще оставались в постели чуть ли не восемь месяцев. Сейчас, конечно, другие времена. Через два-три месяца, если все идет хорошо, люди уже выходят на работу. Но разве она выдержит: не видеть его столько времени?
Алена почувствовала внезапно возникшую боль, как будто, чуть ниже затылка, на границе головы и шеи, чья-то невидимая рука начала ввинчивать что-то острое.
“Так, не хватало еще завтра мигрени. Нет, я должна заснуть иначе встану развалиной. Этого нельзя допустить. Сколько уже? Четыре! Ну, ничего, завтра суббота, на работу не надо, ничего, проснусь позже”.
Алена пошла на кухню, нашла таблетку от головной боли, подумала и добавила снотворное.
После больницы Сашу отправили в специальную клинику для сердечных больных. Здание клиники, где проходил реабилитацию Саша, и то, где оно находилось, поразили Алену. Огромное, почерневшее от времени, оно напоминало средневековый замок, каких немало сохранилось во Франции. И находилась эта клиника высоко в горах, похожих на швейцарские Альпы. Алене приходилось слышать о санаториях для легочных больных, расположенных в высокогорных районах, но почему так высоко, да еще в таком мрачном здании, решили разместить клинику для сердечников – это было совершенно непонятно.
Каждый раз, прежде чем ехать навещать Сашу, она звонила и спрашивала, будет ли ему это приятно. И каждый раз слышала одно и то же. “Конечно, приезжай, буду рад”. Первое время это ее успокаивало, но вскоре такой ответ перестал удовлетворять. А нужно ли ему видеть ее? Любит ли он ее по-прежнему? Но она боялась задавать эти вопросы. Человек еще только оправляется после такой серьезной операции, а тут она со своими эмоциями. Должна быть счастлива — любимый жив, она видит его – все остальное не имеет значения. Но в душе поселился страх, и порой казалось: она и не спрашивает ни о чем Сашу, боясь услышать то, о чем уже догадывается.
Они разговаривали, гуляли в маленьком садике, засаженном чахлым кустарником. Саша чувствовал себя все лучше. И оставался все таким же молчаливым и сдержанным. От него просто веяло холодом безразличия. Когда, уезжая, Алена целовала его в щеку, ей казалось, что она целует совершенно постороннего мужчину. Даже запах был чужой, не Сашин.
Однажды Алена задержалась на работе дольше обычного. Она не собиралась в этот день ехать к Саше. Но по дороге домой ее вдруг охватила такая тоска по нему, что она резко повернула в сторону автострады, ведущей к району, где находилась его клиника. Когда она поднялась в гору, начало темнеть. «Ничего, — подумала Алена, — быстренько навещу его и успею спуститься до наступления ночи. Сейчас лето, темнеет поздно». В этот вечер все вокруг выглядело каким-то таинственным и немного пугающим. Здание клиники, сложенное из почерневшего от времени камня, вечером казалось еще более мрачным, чем обычно. В сгущающихся сумерках его остроконечный силуэт воспринимался как одна из горных вершин – основной элемент пейзажа на этой высоте. Облака, утром вершившие свой путь где-то там, высоко- высоко, к вечеру спустились ниже и устроились около замерших в вечном сне вершин, тоже готовясь к ночевке. Одно такое большущее облако, видно, по ошибке прилепилось к замку. Алена не шла к зданию, а продиралась сквозь густой туман.
«Надо было позвонить Саше и предупредить о приезде. Тогда он, как обычно, встретил бы меня на автостоянке. И было бы не так страшно».
Увидев, что в окне его комнаты горит свет, Алена ускорила шаги и через пару минут уже входила в пустынное в этот вечерний час здание. «Сейчас увижу его и сразу успокоюсь», — подумала она, постучав в дверь его комнаты. Не услышав ответа, вошла. Саша сидел на кровати, повернувшись к ней спиной. Она окликнула его, но он не ответил и не повернулся. Тогда она сама, обогнув кровать, подошла к нему с другой стороны. Саша медленно поднял голову… Алена в ужасе отшатнулась. На нее смотрел совершенно незнакомый человек. Вернее, черты лица у мужчины, сидящего на кровати, были Сашины, но какие-то искореженные, и это делало лицо чужим. Присмотревшись, Алена поняла, что перед ней не лицо, а маска. Подойдя еще ближе, Алена убедилась — да, здесь сидит кто-то, надевший маску. Даже толком не успевший натянуть ее как следует. Местами искусственная кожа отходила от лица, топорщилась. А из двух отверстий над носом, на нее смотрели два пылающих, налившихся от ненависти кровью чужих глаза.
— Где Саша? – только и сумела пролепетать Алена.
— Ты почему не позвонила? Зачем пришла без спроса? – спросил ее человек Сашиным голосом. – Я же просил, чтобы ты всегда звонила!
Человек начал изо всех сил давить на прикрепленную над его кроватью кнопку вызова врача. Раздался неприятный, режущий ухо звук. И тут Алена заметила над кнопкой звонка прибитое большим гвоздем пульсирующее кровоточащее сердце. Ей даже показалось, что звук исходит именно оттуда, из сердца.
Она закрыла глаза и закричала от ужаса, а звонок звонил все громче и громче.
«Боже мой, да это же был сон!», — со вздохом облегчения внезапно поняла Алена, когда с трудом заставила себя открыть глаза. Она лежала дома, на диване, куда прилегла после того, как выпила таблетку от головной боли и снотворное. Но звонок действительно звонил. Это был телефон. Пока Алена разбиралась в своих ощущениях, аппарат умолк. «Кто же может звонить ночью?» – подумала Алена. Но, посмотрев на часы, с удивлением обнаружила, что на дворе уже давно не ночь, а разгар дня. Стрелка приближалась к двенадцати. В комнате было темно, перед тем, как прилечь, она плотно задернула шторы. Алена стала вспоминать свой недавний сон.
«Неужели это тот самый случай, когда сон в руку? — подумала она. – Наверное, все произойдет так, как предсказывала Татьяна. Это конец наших отношений».
Алене стало опять страшно. На сей раз наяву. В это время телефон опять зазвонил.
«Подходить или нет? Вдруг это опять та женщина!»
Алена вспомнила вчерашний, такой неприятный, разговор. Но телефон звонил все настойчивее и настойчивее. Алена взяла трубку.
— Привет, – голос был такой до боли знакомый и родной, что у нее спазмом сжало горло, и она не смогла ничего ответить.
— Это я…
— Господи! Саша! Ты? Откуда? – глупые, нелепые вопросы сами срывались с языка, позволяя прийти в себя и хоть немного успокоиться.
— Из госпиталя, из реанимации. Ты не удивляйся, голос у меня странный из-за маски специальной. Это чтобы дышать было можно…
— Сашенька, милый, я сразу тебя узнала, просто растерялась, не ожидала. Я знаю, тебя только ночью закончили оперировать. Как ты? Как себя чувствуешь?
— Да все нормально. Врач смотрел, сказал, все прошло хорошо. Буду теперь до ста лет жить…
— Разве тебе можно говорить? У тебя есть телефон? Тебе можно звонить?
— Да нет, это я уговорил медсестру. Очень захотелось услышать твой голос…
— Боже мой, мне так хочется тебя увидеть. Ты не знаешь, когда можно будет тебя навестить?
— Приезжай сейчас… Если, конечно, можешь…
— Сейчас? В реанимацию? Меня пустят? – у Алены опять перехватило горло, на сей раз от радости.
— Конечно. Скажи, моя сестра. Я предупрежу… Только не спеши, спокойно езжай, я никуда не денусь. Буду ждать тебя. Я очень хочу тебя видеть.
Алена ехала по тому же маршруту, что и вчера, когда узнала о предстоящей операции. Но общим между вчерашним и сегодняшним днем был лишь мелькавший за окном машины пейзаж. Все остальное было другим. А главное,иным было ее состояние. Меньше чем двадцать четыре часа назад, когда она ехала в больницу, ее захлестывали тревога и отчаяние. А сегодня, после разговора с Сашей, она не абстрактно, а всем своим существом понимала справедливость выражения «от счастья выросли крылья». Казалось, она может сейчас взмахнуть этими невидимыми крыльями и полететь. Алена была уверена: все самое страшное позади. И очень удивилась, если бы узнала, что все основные испытания еще только начинаются, и сон, приснившийся в ночь после операции, будет вновь и вновь преследовать ее.
Ей многое еще только предстоит. Увидеть любимого больным и немощным и быть не в силах ничем помочь. Преодолеть вместе с Сашей страх, который придет к нему после того, как он осознает, что произошло. Пережить затяжную депрессию, навалившуюся на него, как назло, тогда, когда основная опасность останется позади. Почувствовать, как Саша замыкается в себе, в своей болезни, как ему становится не до любви и кажется — она ему вовсе не нужна, разве что как сиделка.
И еще ей предстоит очень нескоро, всей кожей ощутить: вот оно, наконец, дождалась! Пусть медленное и очень болезненное, но началось его возвращения к жизни, к радости, к счастью. А значит, и к ней, к Алене.
Но все это будет потом. А пока по улицам города, нарушая правила движения, несется машина, за рулем которой сидит самая счастливая женщина на свете.