Все началось с очерка о русской школе, существовавшей в Женеве в начале прошлого века. В перечне людей, стоявших у ее истоков, фигурировал некий Н. Н. Ге. Инициалы и фамилия наводили на мысль о знаменитом русском художнике Николае Николаевиче Ге. Биография его хорошо известна. Он путешествовал по Германии, Франции и Италии, а также побывал в Швейцарии. Но к моменту создания школы художника уже не было в живых: он скоропостижно скончался в 1894 году на своем хуторе Ивановском в Черниговской губернии.

Я предположила, что за инициалами Н. Н. скрывается его сын, — и не ошиблась. У художника Николая Николаевича и его жены Анны Петровны было два сына: Николай (старший) и Петр (младший). Когда я стала выяснять, каким образом старший сын Ге оказался в Швейцарии, передо мной развернулась необыкновенно захватывающая и, в то же время, драматичная история. Чего в ней только нет! И непонятый художник; и запрещенные картины; и героиня, за революционную деятельность оказавшаяся в тюрьме; и драматичные любовные истории; и бегство в Швейцарию; и, наконец, таинственная пропажа картин, найденных потом совершенно случайно на барахолке в Женеве. В истории даже фигурирует «Русская вилла» в Онэ, в очередной раз приютившая беженцев из России.

Но все по порядку. И прежде, чем перейти к сыну, скажем несколько слов об отце, поскольку иначе невозможно понять ни жизнь сына, ни всю ту цепочку событий, которая привела его к отъезду в Швейцарию.

За свою картину «Аэндорская волшебница вызывает тень Самуила», написанную еще в академических традициях, Николай Николаевич Ге получил большую золотую медаль и право стажировки за границей. Вместе с женой он отправился в Италию, и супруги Ге прожили там тринадцать лет: сначала в Риме, потом во Флоренции. В 1857 году в Риме родился их первый сын, которого назвали так же, как и отца. Вернувшись в Россию, Ге в течение нескольких лет принимал активнейшее участие в работе Товарищества передвижных художественных выставок, и даже был одним из его учредителей. Именно на первой выставке передвижников была показана одна из самых известных картин Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». В этот период творчество художника пользуется огромным признанием и публики, и официальных властей. Современник Ге, художник И. Н. Крамской, писал 6 декабря 1871 года коллеге Федору Васильеву: «Ге царит решительно. На всех его картина произвела ошеломляющее впечатление»[1].

В 1876 году неожиданно для всех Ге уезжает из Петербурга, покупает хутор Ивановский в Черниговской губернии и поселяется там. Свое решение он объясняет так: «Четыре года жизни в Петербурге и занятий искусством, самых искренних, привели меня к тому, что жить так нельзя. Все, что могло бы составить мое материальное благосостояние, шло вразрез с тем, что мною чувствовалось на душе…»[2]

Ге надеялся, что жизнь в деревне будет проще и дешевле, что ему больше не понадобится творить на потребу публике, а значит, он сможет посвятить себя тому, что отвечало его духовным запросам. Все свои последующие годы жизни он посвятил созданию картин религиозной тематики, так называемого «Страстнóго цикла». Можно долго рассказывать об этом направлении творчества Ге, ибо, по собственному мнению художника, именно здесь он выразил себя не только как философ, но и как глубоко верующий человек. Однако трагедия состояла в том, что картины этого цикла остались непонятны подавляющему большинству современников. Экспрессивная манера письма Ге многим казалась тогда дешевой аффектацией. Уже первая попытка отойти от академической манеры в картине «Милосердие» (1879) была воспринята столь негативно, что через одиннадцать лет он написал поверх нее другую: «„Что есть истина?“ Христос и Пилат».

Но и это полотно, мягко говоря, не вызвало у публики энтузиазма. Образ Христа, далекий от общепринятого, воспринимался не просто как отход от религиозных канонов, а как богохульство. Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев писал Александру III: «Люди всякого звания, возвращаясь с выставки, изумляются: как могло случиться, что правительство дозволило публично выставить картину кощунственную, глубоко оскорбляющую религиозное чувство и притом несомненно тенденциозную. Художник именно имел в виду надругаться над тем образом Христа — богочеловека и спасителя, который выше всего дорог сердцу христианина и составляет сущность христианской веры»[3]. Интересно, что в России власть предержащие долгое время оправдывали свое неприятие творца — будь то художник, писатель или поэт, — ссылкой на то, что данное произведение недоступно для понимания масс. Так было в эпоху Романовых, то же повторилось и в позднесталинскую эпоху. Похожий аргумент иногда можно услышать и сегодня — но за ним чаще всего кроются опасения совсем иного рода. Ведь когда произведение искусства непонятно широкой публике, тогда нечего и опасаться. Но Победоносцев и иже с ними боялись, что образ Христа будет понят народом вразрез с христианской моралью, — такой, какой она должна быть с их точки зрения. Позже советская цензура также препятствовала обнародованию именно тех произведений искусства, которые наверняка могли быть поняты «не так, как следует».

В итоге картина была не просто удалена с выставки — изъяли даже ее репродукцию из каталога. Последующие полотна Ге также не были оценены, причем не только широкой публикой, но и коллегами-художниками. Так, в 1892 году его картина «Суд Синедриона. „Повинен смерти“» не была допущена на очередную выставку Товарищества передвижников.

В 1894 году Ге пишет новую картину «Распятие», которая сегодня считается вершиной его «Страстнóго цикла». Эта картина — плод мучительных сомнений и терзаний. Художник сделал множество эскизов и набросков. Сам он так выразил свое состояние духа в период написания картины: «Я долго думал, зачем нужно Распятие, — для возбуждения жалости, сострадания оно не нужно… Распятие нужно, чтобы осознать и почувствовать, что Христос умер за меня. Я сотрясу все их мозги страданиями Христа. Я заставлю их рыдать, а не умиляться»[4].

 

Тех, кто понял это его полотно, было немного; среди них историк искусств, литературный и художественный критик В. В. Стасов: «Такого впечатления ужаса, смерти, такой трагедии в самом воздухе, везде вокруг, — писал он, — никто из живописцев, отроду еще не видал…»[5] Оценил замысел художника и Илья Репин, написавший, что трагедию Христа Ге показал с поразительной правдивостью.

Власти же находили, что трактовка художником религиозных сюжетов чрезмерно претенциозна. Президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович, увидев «Распятие» Ге, воскликнул: «Это бойня!»[6] (Некоторые, впрочем, утверждают, что эту фразу сказал сам Александр III.) Картина была не просто немедленно удалена с выставки: ее запретили демонстрировать даже на посмертной экспозиции работ художника в 1895 году и не воспроизводили ни в каких каталогах.

Единственным, кто высоко ценил именно это направление в творчестве Ге, был Лев Толстой. В своем имении на хуторе Ивановском художник стремился жить в строгом соответствии с принципами толстовского учения: довольствовался лишь самым необходимым, максимально приблизил свой быт к крестьянскому и стал вегетарианцем. Он часто гостил не только в Ясной Поляне, но и в московском доме Толстых (в Хамовническом переулке). Дочери Толстого, Татьяне Львовне Сухотино-Толстой, мечтавшей стать художницей, Николай Николаевич помогал советами. Неудивительно, что Ге и Толстой, бывшие единомышленниками, в итоге стали друзьями. Кстати, именно Ге создал, на мой взгляд, один из самых удачных портретов писателя.

После смерти Николая Николаевича Ге Лев Толстой предложил его старшему сыну Николаю, взявшему на себя ответственность за дальнейшую судьбу творческого наследия отца, перевезти в Ясную Поляну картины своего друга и последователя, вызывавшие особенно острые споры[7]. Николай Ге-младший вполне обоснованно опасался, что неугодные правительству произведения могут быть конфискованы. В итоге картины были перевезены в мастерскую Т. Л. Сухотиной-Кобылиной.

Толстой не ограничился тем, что помог укрыть у своей дочери неугодные Синоду картины Ге: он попытался добиться, чтобы они стали достоянием широкой общественности, и с этой целью стал убеждать П. М. Третьякова приобрести их для его галереи. Третьяков не был поклонником «Страстнóго цикла» Ге, и тогда Толстой отправил ему резкое письмо, в котором были такие слова: «…Вы посвятили жизнь на собирание предметов искусства — живописи [так в оригинале. — Н. Б.] и собрали подряд всё для того, чтобы не пропустить в тысяче ничтожных полотен то, во имя которого стоило собирать все остальные. Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете все, только не ее. Для меня это просто непостижимо. Простите меня, если оскорбил вас, и постарайтесь поправить свою ошибку, если вы видите ее, чтобы не погубить все свое многолетнее дело»[8].

Собирая свою коллекцию, Третьяков всегда подчеркивал, что руководствуется лишь собственным вкусом и не прислушивается ни к чьему мнению. К тому же, он понимал, что такие картины Ге, как «Суд Синедриона» и «Распятие», еще не скоро разрешат выставить для всеобщего обозрения. Тем не менее, он не устоял перед напором Толстого и сдался на его уговоры.

В 1897 году Николай Ге-младший передал в дар Третьяковской галерее бóльшую часть унаследованных им произведений: картины, этюды и рисунки его отца. Третьяков пообещал, что картины, не запрещенные к показу, он выставит в течение года. Но обещания своего Павел Михайлович не сдержал: выставлена была лишь незначительная часть картин Ге, а запрещенные — «Что есть истина?», «Голгофа» и «Суд Синедриона» — оказались в помещении, закрытом для широкой публики. Видимо, это и стало причиной того, что после смерти Третьякова Николай Ге-младший решил забрать часть работ отца, тем более что Совет, назначенный Третьяковым для ведéния дел в галерее после его смерти, был только рад избавиться от произведений, с которыми они не знали, что делать. Вот почему большинство рисунков и некоторые этюды, переданные в дар Третьяковской галерее, вернулись к Николаю Николаевичу Ге-младшему и впоследствии оказались в Женеве.

Но каким же образом Николай Николаевич Ге-младший попал в Швейцарию? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся на несколько десятилетий назад.

Живопись всегда привлекала старшего сына художника. Репин, видевший его картины, считал, что у него, безусловно, есть талант. В 1879 году Николай Николаевич Ге-младший отправился в Италию, где прошли его детство и отрочество, и поступил во флорентийскую Академию изящных искусств. Правда, он быстро разочаровался в своих способностях, и вскоре переехал в Париж с намерением изучать богословие в Сорбонне.

Но в Сорбонне ему тоже не удалось долго проучиться — на сей раз из-за семейных обстоятельств: серьезно заболела мать Николая, и ему пришлось вернуться на родину. Там он поступил на юридический факультет Киевского университета и даже написал дипломную работу, которую посвятил наиболее острым проблемам уголовного права Российской империи того периода.

Очень быстро стало ясно, что работу на такую тему защитить невозможно, но автор не особенно огорчался на этот счёт, так как карьера юриста отнюдь его не влекла. В то же время, Николай всегда с огромным пиететом относился к творчеству отца, искренне восхищаясь им и считая своим долгом освободить его от материальных проблем, чтобы тот мог все свое время отдавать творчеству. Иногда, по просьбе отца, сын позировал ему.

Даже из краткого перечня основных фактов биографии Николая Ге-младшего становится очевидным, что юноша обладал высокими духовными запросами. Стоит ли удивляться тому, что он, как и его отец, тоже попал под влияние идей Толстого. Николай уезжает на хутор Ивановский и поселяется там со своей гражданской женой Гапкой.

 

В молодости Николай соблазнил молодую крестьянку Агафью Слюсареву, скотницу на отцовском хуторе. В 1878 году у них родилась дочь Прасковья, но, в отличие от толстовского Нехлюдова, Николай поступил благородно и женился на Агафье. Впрочем долго эта крестьянская идиллия не продлилась, и Николай покинул хутор Ивановский, а воспитанием девочки занялся дед-художник, который ее обожал. Прасковья фактически жила в его доме, тем более что ее мать Агафья после отъезда Николая серьезно заболела: у нее обнаружилось психическое расстройство.

И вот теперь, много лет спустя (скорее всего, это произошло в 1885 году), Николай после своей неудачной попытки защитить диплом возвращается в семью, вновь поселяется в Ивановском и, по примеру отца, начинает жить, подражая Толстому: носить простую одежду, пахать и зарабатывать на жизнь крестьянским трудом. У него рождаются еще двое сыновей: Николай (1890) и Иван (1891). Но все, кто наблюдали Николая Николаевича Ге-младшего в этот период жизни, отмечали, что крестьянский труд и жизнь «на земле» были ему в тягость.

Старший сын художника был очень любим в доме Толстых, где его ласково называли «Количка». В 1885–87 годах он часто бывал в Ясной Поляне и помогал Льву Николаевичу в издательских делах, а когда в 1891–92 годах разразился голод — помогал собирать пожертвования в пользу голодающих.

В этот период в жизни Николая Ге-сына уже появилась женщина, встреча с которой привела его впоследствии в Швейцарию. У Николая Николаевича Ге-отца была племянница, дочь его старшего брата Григория; таким образом, Зоя Григорьевна Ге доводилась Николаю двоюродной сестрой, но вряд ли они часто виделись в детские и юношеские годы. Родившаяся в 1861 году, Зоя была, как принято теперь говорить, из неблагополучной семьи. Ее родители, несмотря на пятерых детей, развелись. Мария Дмитриевна, жена Григория Николаевича Ге, забрав детей, уехала за границу. Зоя воспитывалась в пансионе в Женеве, а потом жила вместе с матерью в Париже, где Мария Дмитриевна вращалась в среде русских художников: в числе их были И. Е. Репин, В. Д. Поленов, К. А. Савицкий и А. П. Боголюбов. В середине 1870-х годов Зоя неоднократно позировала Репину. Видимо, девушка отличалась не только красотой, но и весьма незаурядным характером: «…натура глубокая, как бывают у Тургенева», — отозвался о ней Поленов[10]. И волновали ее не абстрактные разговоры об искусстве, которые вели художники, а реальные общественно-политические проблемы, стоявшие перед Россией.

Вернувшись в Петербург, Зоя сначала поступила на женские Бестужевские курсы, потом училась на курсах фельдшеров (1880–1882), но интересовала ее не учеба. Еще в Париже Зоя познакомилась с деятелями «Народной воли», прониклась их убеждениями и стала активной участницей революционного движения: сначала она вошла в состав петербургского кружка, а затем, переехав в Николаев, продолжила революционную работу там. Зоиной наставницей была не кто иная, как Вера Николаевна Фигнер — одна из самых ярких представительниц этой организации, входившая в ее исполнительный комитет; Фигнер останавливалась на квартире у Зои во время своих приездов в Николаев.

В 1883 году Зоя Ге в числе 142 человек была арестована по обвинению в принадлежности к террористической группе, в распространении нелегальной литературы и в укрывательстве Фигнер. Из Николаева Зою перевели в Одессу, а затем отправили по этапу через Киев, Тулу, Орел и Москву в Петербург, где она некоторое время провела в Петропавловской крепости. И тогда дядя бросился в столицу спасать свою племянницу. Сохранилось прошение, поданное профессором Императорской Академии художеств Николаем Николаевичем Ге 30 марта 1884 года о взятии им Зои Григорьевны Ге на поруки. Чтобы собрать залог в десять тысяч рублей — огромную сумму по тем временам, — художнику пришлось заложить свой хутор в Ивановском. Эти деньги, вкупе с личностью столь именитого ходатая, сделали свое дело, и в июле 1884 года Зою выпустили из тюрьмы до суда под гласный надзор полиции, так что в течение трех лет ей было предписано не покидать избранного места жительства.

Поскольку реальная угроза высылки Зои Ге в Сибирь сохранялась, то Николай Николаевич организовал ее брак со своим хорошим знакомым — местным фельдшером и ярым толстовцем, неким Григорием Семеновичем Рубаном-Щуровским. Следуя заветам Толстого, новобрачные стали вести жизнь самую неприхотливую. Зоя была близко знакома с писателем — сохранилось несколько его писем к ней. В первую же свою встречу с Зоей в 1884 году Лев Николаевич настоятельно советовал ей написать воспоминания о пережитом во время ареста, а также обо всех последующих перипетиях, с ним связанным. Как раз тогда у Толстого возник замысел романа «Воскресение», поэтому ему очень важны были впечатления, что называется, из первых рук.

Зоя воспоминания написала и передала Толстому. Уже гораздо позже, когда она жила в Алуште, Лев Николаевич послал ей письмо, в котором благодарил за воспоминания и выражал надежду на их возможную публикацию за границей. Не исключено, что для написания сцен его романа, повествующих о жизни арестантов, использованы именно воспоминания Зои Ге. Опубликованы они никогда не были, но рукопись сохранилась.

Видевшие Зою в тот период ее жизни отмечали, что она была явно несчастна. Мало того, что она вышла замуж за нелюбимого человека, — жизнь с ним была очень непростой. Например, встретив нуждавшегося человека, Г. С. Рубан-Щуровский мог отдать ему все, оставив семью буквально без копейки; поэтому, имея на руках троих детей, Зоя прилагала неимоверные усилия к тому, чтобы прокормить семью.

Вполне возможно, что дорóги Зои и ее двоюродного брата, Николая Ге-младшего, пересекались когда-то в юности. Но встретившись теперь, не полюбить друг друга они просто не могли. Все объединяло их: и происхождение, и воспитание, и нелегкая нынешняя жизнь с нелюбимыми людьми рядом. Возникшая ситуация была мучительна для всех. Рубан-Щуровский в письме ко Льву Толстому сообщал: «…у нас большое семейное горе. Между Колей и Зоей завязались такие отношения, которые не только не сознаются грехом, но признаются и ставятся идеалом. Отношения между семьями самые скверные…»[11]

Все терпели эту ситуацию до тех пор, пока был жив Ге-отец. Сын безмерно любил его и не хотел причинять боль. В 1894 году Николая Николаевича не стало. Вскоре после его смерти Николай и Зоя приняли решение покинуть хутор Ивановский, тем более что оба к тому времени окончательно разочаровались в толстовстве. Строго говоря, это учение было им чуждо изначально. Николай главным образом подражал любимому отцу, а Зоя, выйдя замуж за Григория Семеновича, просто вынуждена была жить в согласии с максималистскими принципами этого толстовца, отнюдь не разделяя их.

Николай Ге-младший не захотел уезжать, не известив о своем решении Толстого, которого продолжал уважать и любить. Он написал ему письмо, в котором назвал десять лет, прожитых в соответствии с толстовскими идеями, «ошибочными и нелепыми». Как бы то ни было, решение сына своего друга Лев Николаевич принял, и их отношения после этого не прервались. Николай и Зоя, вместе с тремя ее детьми, уехали в Алушту. Жена Николая Агафья отпустила только дочь Прасковью, а сыновей не отдала. В Алуште Николай занялся подрядным строительством домов — и вскоре построил свой собственный. Казалось, все налаживалось, но в 1900 году[12] Николай и Зоя приняли решение уехать за границу. Скорее всего, Николай рассчитывал обезопасить жену от повторного ареста, получив иностранный паспорт. И действительно, впоследствии он получил французское гражданство как потомок эмигранта: в 1789 году прадед художника, Матьё де Ге, бежал от революции и обосновался в Москве.

Покинув Россию, Николай Ге-младший увез с собой часть работ отца: оба варианта его «Распятия» (1892 и 1894), свой портрет (1884), иллюстрации к рассказу Л. Н. Толстого «Чем люди живы», а также множество эскизов, набросков и других рисунков.

Почему сын художника решил обосноваться именно в Швейцарии? Я уже писала о том, что Зоя в свое время училась в женевском пансионе. Семья Ге нашла приют у Павла Ивановича Бирюкова и его жены Павлы: у них была вилла в Онэ, которую женевцы называли «Русской виллой», поскольку там часто гостили многочисленные приезжие из России[13]. Верный друг и последователь Льва Толстого, Павел Бирюков наверняка знал сына художника Ге или даже встречался с ним в Ясной Поляне.

Чем только не занимался Николай Ге-младший в Швейцарии! Сначала он был не слишком удачливым предпринимателем: арендовал и сдавал в субаренду землю, перегонял скот из Швейцарии в Россию. Какое-то время он даже преподавал русский язык в школе, созданной в предместье Женевы Жюсси, о чем я уже писала[14]. Зоя тоже не сидела сложа руки: в 1910 году она окончила курсы сестер скорой помощи в Женеве и несколько лет проработала в амбулатории. Сыну художника приходилось тяжело трудиться, чтобы заработать на хлеб насущный для разросшейся семьи. Его жена Агафья к тому времени умерла, так что теперь он смог привезти в Женеву обоих сыновей — Ивана и Николая.

Тем не менее, Николай Ге-младший находил время и для занятий, приятных его душе: писал статьи на общественно-политические темы и даже опубликовал книгу «От автократии к демократии» (вспомним, что в молодости он изучал юриспруденцию). Много сил он также уделял пропаганде творчества отца, продолжая исполнять свой сыновний долг. В 1903 году усилиями Николая-младшего были организованы выставки произведений Н. Н. Ге в Женеве и в Париже. Сын художника не порывал связей с Россией, продолжая делать все, чтобы творчество его отца не забывали и там. В том же году ему удалось выпустить в Санкт-Петербурге Альбом художественных произведений Николая Николаевича Ге, на подготовку издания которого ушли три года. Николай Ге-младший не только сфотографировал все произведения отца, имевшиеся у него и у его знакомых: он два года ездил по России, фотографируя работы Н. Н. Ге, находившиеся у разных людей. Деньги на издание альбома дал московский предприниматель и коллекционер Козьма Терентьевич Солдатенков, некоторую сумму пожертвовал Михаил Львович Толстой, недостающие средства добавил сам Николай Николаевич. Альбом стал самым полным отражением творчества его отца: там были воспроизведены 230 картин, этюдов и рисунков Н. Н. Ге. В 1904 году вышло повторное издание этого альбома.

Николай Ге-младший без устали пропагандировал творчество своего отца. В 1910 году он обращается к банкиру Михаилу Павловичу Рябушинскому, представителю целой династии российских промышленников, с предложением приобрести один из вариантов картины «Распятие», в свое время принятой в штыки и критикой, и зрителями. Вот отрывок из письма сына художника крупному меценату и коллекционеру: «Мне пишут из Москвы, что Вы составляете картинную галерею произведений русских художников. Беру смелость предложить Вам картину моего отца „Распятие“. <…> Я храню эту картину с надеждою, что она наконец вернется на родину. Будет время, когда ее поймут и оценят»[16]. Однако пополнить свою коллекцию именно этой картиной Ге Рябушинский не захотел.

Только начавшаяся налаживаться жизнь Николая Ге-младшего в Швейцарии закончилась для него неожиданно и драматично: Зоя внезапно вернулась в Россию. В 1912 году с нее был снят полицейский надзор, и она приняла решение покинуть Женеву вместе с детьми. К тому времени отношения между супругами уже не были столь безоблачными, как во времена их жизни на хуторе Ивановском. В 1912–1915 годах Зоя заведовала столовой Московского вегетарианского общества. Сохранился любопытный документ этого общества — список лиц, внесших членские взносы за 1911–1912 годы, подписанный заведующей столовой З. Г. Ге-Рубан. После революции, с 1925 по 1928 годы, она служила в московской артели «Вегетарианское питание». В 1942 году Зоя Григорьевна Ге скончалась в Москве.

Николай Ге-младший тяжело переживал разрыв. К тому же, удары судьбы следовали один за другим. В 1915 году умер младший сын Иван[17], видимо унаследовав от матери слабую психику: последние годы жизни он страдал душевным расстройством. А в 1916 году на фронте был убит и старший сын Николай. Причем погиб он нелепо, от удара копытом обозной лошади[18].

Последние годы жизни Николая Николаевича Ге-младшего связаны с небольшой деревушкой Женжен близ Женевы: Беатрис де Ваттвиль, владелица старинного поместья, дала сыну художника приют в своем доме — шато де Женжен.

Какое-то время Николай воспитывал ее детей. Когда те подросли, он проводил с ними в Женжене только летние месяцы, а все остальное время жил в Париже, где преподавал русский язык в Сорбонне. Умер Ге-младший в 1938 году и похоронен на сельском кладбище в Женжене. В качестве эпитафии на его могильном камне выбита фраза из книги пророка Даниила (12:3): «Ceux qui auron été intelligents brilleront comme la splendeur au ciel…»

А теперь расскажем о судьбе тех картин Н. Н. Ге, которые его старший сын вывез из России[19]. История, связанная с ними, напоминает остросюжетный детектив. В 1929 году Николай Николаевич Ге-младший составил завещание, по которому все свое имущество он оставлял Беатрис де Ваттвиль. Ей же, по этому завещанию, достались все картины Ге-отца, вывезенные из России, а также письма к нему от Льва Толстого и библиотека из двух тысяч томов. Еще при жизни Николая Ге-сына замок в Женжене стал своеобразным музеем Ге-отца.

В залах, открытых для публики с 1936 года, можно было увидеть знаменитое «Распятие» и другие произведения Н. Н. Ге. В Женжен даже приезжала Татьяна Львовна Сухотина-Толстая, с которой Николай Ге-младший поддерживал теплые отношения[20]. Картины Ге-отца находились в замке и после смерти его старшего сына. Подтверждением тому служит заметка 1950 года, рассказывающая о замке Женжен, о находящейся там удивительной коллекции картин художника Николая Ге (близкого друга Льва Толстого), о том, что в России художник подвергся преследованиям за свою концепцию религиозного искусства, к которой пришел под воздействием идей великого писателя, а также о том, что картины эти, не нашедшие понимания в России, были вывезены оттуда сыном художника. В конце заметки говорилось о том, что по воскресеньям и четвергам с 14 до 18 часов каждый желающий может посмотреть экспозицию, в которой, помимо картин Ге, также имелись произведения и других художников.

Однако летом 1952 года Беатрис де Ватвиль умирает. Осенью 1953 года проходит аукцион, на котором продаются все вещи из коллекции Николая Ге-сына: в том числе рисунки и картины Ге-отца, а также архив и библиотека. При этом сумма объявляется очень низкая: за все картины, эскизы и рисунки Николая Ге-отца просят чуть больше двух тысяч швейцарских франков[21]! Единственное полотно, которому, можно сказать, повезло, это одно из двух «Распятий» Ге, датируемое 1892 годом. В память о внуке художника, погибшем в Первую мировую, Николай Николаевич Ге-сын передал картину в церковь городка, где тот был похоронен. В 1981 году это «Распятие» передали в Национальный музей современного искусства в Париже, а затем в Музей Орсэ, где картина и находится до сих пор. Судьба второго «Распятия» (1894) по-прежнему остается неизвестной.

Каким-то образом большинство вещей из коллекции Н. Н. Ге-младшего оказались во владении одного швейцарского издательства, которое в 1956 году предложило советскому правительству выкупить это собрание за незначительную сумму. Но ни картины, ни рисунки выдающегося русского живописца советских чиновников не заинтересовали. Деньги нашлись лишь на то, чтобы выкупить переписку сына художника со Львом Толстым. Теперь эти письма находятся в Государственном музее Л. Н. Толстого — при этом вся остальная коллекция Николая Ге-младшего куда-то исчезла.

И вдруг несколько лет назад значительная часть собрания отыскалась. В 1974 году некий Кристоф Больман (студент, мечтавший стать архитектором) отправился на Пленпале — блошиный рынок, хорошо известный всем женевцам. Сам Больман неплохо рисовал, хорошо разбирался в живописи и подрабатывал перепродажей найденных им приличных картин и других произведений искусства. Сколько людей и сегодня бродит по Пленпале, надеясь отыскать что-то ценное в том барахле, которое вываливают там кучами! (В первые годы жизни в Женеве я и сама провела там не одну субботу, когда увлеклась собиранием гравюр.) На этот раз внимание швейцарского коллекционера привлекла стопка рисунков на религиозные темы, сделанных углем; лежали они прямо на асфальте, и на некоторых листах виднелись отпечатки ботинок. Впоследствии Больман признался, что «купил это собрание, проникшись уважением к неизвестному автору, который конечно же не заслуживал такого пренебрежения»[22].

Думаю, что Больман несколько кривит душой: просто из жалости к неизвестному художнику он этих рисунков не купил бы — в них явно чувствуется рука мастера. К тому же, он догадался о русском происхождении рисунков: на некоторых из них были полустертые надписи кириллицей. А это уже было чрезвычайно необычно: русский художник в Женеве! Манера рисунков была столь современна, что Больман датировал их 1920–30-ми годами, — и это неудивительно: по стилю, религиозный цикл Н. Н. Ге относится не столько к концу XIX века, сколько открывает XX-й. В то время многие русские художники-эмигранты жили во Франции, и коллекционер решил, что это один из них. Много лет ему не удавалось установить личность автора. И вот в 1988 году одна швейцарская приятельница Больмана, преподававшая в Женевском университете русскую литературу и знавшая о таинственных рисунках, привела к нему Симона и Ольгу Маркишей — детей репрессированного еврейского советского поэта Переца Маркиша. Когда Больман достал рисунки, Ольга, знакомая с творчеством Николая Николаевича Ге, предположила, что их автор именно он[23], — и ее догадка подтвердилась!

Но даже после этого случая коллекция не сразу попала на родину художника. Больман приезжал в Россию, встречался со специалистами, рассказывал о своей находке и выражал желание продать рисунки. Более того, на выставке «Художники читают Библию», которая прошла в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина в 1994 году, впервые в России экспонировались «Распятие» Н. Н. Ге, привезенное из Музея Орсэ, и восемнадцать рисунков из коллекции Больмана, которые служили эскизами к этому полотну.

Но прошло еще семнадцать лет, прежде чем в 2011 году коллекция из 55 листов с рисунками Н. Н. Ге наконец вернулась в Россию навсегда[24]. Это было своеобразным подарком спонсора Третьяковской галереи, Банка ВТБ, к ее 155-летию. Коллекция включает оригиналы иллюстраций к рассказу Льва Толстого «Чем люди живы», издававшихся лишь один раз — в 1886 году, и эскизы иллюстраций к его же «Краткому изложению Евангелия», которое было запрещено цензурой, поэтому рисунки не увидели свет. Среди вернувшихся работ — эскизы к таким известным картинам Н. Н. Ге, как, например, «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе», «Вестники Воскресения», «Суд Синедриона. „Повинен смерти“», «„Что есть истина?“ Христос и Пилат», «Совесть. Иуда» и к некоторым другим. Есть рисунки, связанные с работой художника над «Распятием» — важнейшим полотном «Страстнóго цикла», вызвавшим самые противоречивые отклики при его жизни. Сегодня мало у кого возникают сомнения в том, что религиозная живопись Ге и связанная с ней графика являют собой подлинные шедевры.

В том же году ценители творчества Николая Николаевича Ге смогли увидеть его произведения в Третьяковской галерее на широкомасштабной выставке под названием «Что есть истина?», которая была приурочена к его 180-летию и стала «гвоздем» сезона 2011–2012 годов. Наконец сбылось то, о чем столько лет мечтал сын художника! Кстати, в коллекции оказались и несколько его собственных рисунков: портрет жены Зои и портрет ее дочери Нади, выполненные в Швейцарии.

Рисунки Н. Н. Ге, вернувшиеся на родину, не только замечательный образец творческого наследия художника: они также отражают накал страстей, связанных с поиском нравственных ориентиров, типичным для конца XIX века. Закончив этот очерк, я отправилась в Женжен — пригород Женевы, где провел свои последние годы Николай Ге-младший. Побродила по очаровательной деревушке, центр которой мало изменился с тех пор, как там жил сын художника; потом отправилась на кладбище, где он похоронен. Небольшое, типичное для Швейцарии, уютное деревенское кладбище, с которого открывается панорама горной цепи Юрá.

Швейцарцы умудряются так расположить последние приюты для своих граждан, что даже оттуда открываются прекрасные виды. Я быстро нашла могилу Николая Ге-младшего: после смерти он оказался рядом с Беатрис де Ваттвиль — женщиной, скрасившей его последние годы.

 

Надо признать, что захоронения находятся не в лучшем состоянии. Я не сразу разобрала надпись на могиле Николая, а могилу Беатрис сумела опознать лишь по надписи «BE de W». Иначе говоря, если не знать истории жизни сына художника, то догадаться, о том, кто здесь покоится, вообще невозможно; к тому же, буквы на камне практически стерлись. Эта могила напомнила мне совсем другое захоронение — Жана Кальвина на кладбище Пленпале в Женеве. Там значатся только его инициалы: «J. C.». Что это: демонстрация скромности? Безразличие к тем, кто придет на могилу? Намеренное самоуничижение перед ликом Того, кто знает каждого, идущего к Нему? …Мне стало обидно, что женщина, так много сделавшая для жителей не только Женжена, но и Женевы, не удостоилась хотя бы ухода за своей могилой, не говоря уже о скромном памятнике.

Небольшое послесловие. Владельцам замка Женжен явно не везет с их коллекциями. После смерти Беатрис де Ваттвиль все, что она с такой любовью собирала, было продано за бесценок, а часть ее коллекции, как мы уже знаем, оказалась на барахолке.

В 1960 году замок приобрела семья Нойман. Лотар Нойман — сын промышленника из Чехословакии (еврейского происхождения), женатый на своей соотечественнице Вере, — нажил свое состояние в Венесуэле, куда он перебрался на жительство после того, как в Чехословакии установился коммунистический режим. Там он вновь преумножил свое состояние, построив завод по производству красителей. В Венесуэле Вера и Лотар начали собирать афиши знаменитого чешского художника-модерниста Альфонса Мухи — вполне понятно, что у них возник интерес к произведениям других художников этого направления. Им удалось собрать уникальную коллекцию произведений в стилях модерн и ар-деко, в которой были особенно богато представлены изделия из стекла.

Переехав в Европу, Вера и Лотар выбрали своим местом жительства уже известный нам замок Женжен под Женевой. Лотар умер в 1992 году — именно тогда его вдова решила сделать их коллекцию достоянием широкой публики. Был создан Фонд Нойманов, и часть замка отвели под выставочные залы, которые открылись для публики. До сих пор помню непередаваемое ощущение чуда, которое тогда не покидало меня в тех залах. Там можно было увидеть замечательные афиши Альфонса Мухи, произведения французских чародеев стекла Эмиля Галлé, братьев Дом, Габриеля Аржи-Руссо, украшения Рене Лалика, произведения американского представителя стиля модерн Луиса Кóмфорта Тиффани, особенно прославившегося своими красочными мозаичными лампами, а также произведения многих других замечательных мастеров. Никогда не забуду впечатления, которое произвели на меня вещи, созданные в мастерской братьев Дом в Нанси.

Но в 2004 году произошло то, от чего в наши дни, увы, не застрахованы даже значительно лучше охраняемые музеи. Женжен был ограблен: из его коллекции пропали пятнадцать экспонатов — и, как нетрудно догадаться, не самых худших. После этого музей закрыли навсегда: у Фонда Нойманов не было средств, чтобы обеспечить безопасность коллекции, а кантон Во, административной единицей которого является Женжен, взять на себя эти расходы не пожелал.

После смерти Веры Нойман в 2013 году ее наследники приняли решение о продаже замка и большей части коллекции. Аукцион состоялся в апреле того же года. На продажу было выставлено пятьсот предметов: мебель, картины, вазы, гравюры, афиши. В дни, предшествовавшие аукциону, я несколько раз приезжала в шато Женжен. Надеялась ли я купить что-нибудь себе на память? Если даже у меня и была такая надежда, то при виде огромного количества людей, заполнивших залы замка, она быстро угасла. Судя по номерам машин, претенденты на остатки коллекции модерна из Фонда Нойманов съехались со всей Европы. Итоги аукциона превзошли самые смелые ожидания: большинство предметов уходило по цене, вдвое-втрое выше первоначальной.

 

В то время я еще не знала, что в этом замке когда-то жил Николай Николаевич Ге-младший, а его стены украшали картины и рисунки его отца. И я до сих пор жалею об этом: тогда я ходила бы по его залам и комнатам с совершенно иным ощущением. К тому же, я обязательно просмотрела бы все многочисленные папки с рисунками и документами в библиотеке замка: вдруг там обнаружился бы неизвестный ранее рисунок или хотя бы набросок русского мастера? Могли же его не заметить во время распродажи 1953 года после смерти Беатрис де Ваттвиль!

 

[1] Толстая Наталья. Николай Ге: Жизнь в поисках истины. — Наука и жизнь. 2012, № 1 / https://www.nkj.ru/archive/articles/20319/

[2] См. сноску 1: там же.

[3] Балагуров Н. В. Император на выставке. Казус эпохи модерна. — Вестник Пермского университета. 2015. Вып. 3. С. 20.

[4] Ге Г. Н. Воспоминания о художнике Н. Н. Ге как материал для биографии // Артист. 1894, № 44. С. 135. / http://xn--80aqecdrlilg.xn--p1ai/nikolay-ge/#_edn43

[5] Ахметова Г. А. Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге: Диалог писателя и художника. — Вестник Томского государственного университета. Филология. 2015. С. 118.

[6] См. сноску 5: там же. С. 117.

[7] Отсюда и далее, во избежание путаницы, я буду прибавлять к фамилии старшего сына художника либо слово ‘младший’, либо слово ‘сын’.

[8] См. сноску 1 / https://www.nkj.ru/archive/articles/20319/

[9] Кто такая эта А. Э. Владыкина, мне, к сожалению, выяснить не удалось.

[10] Капырина Светлана. Родословие Николая Николаевича Ге. Новые материалы. — Третьяковская галерея. 2011, № 3. ОР ГТГ. Ф. 54. Ед. хр. 300. Л. 2. Письмо датировано июнем 1874 года. / https://www.tg-m.ru/articles/3-2011-32/rodoslovie-nikolaya-nikolaevicha-ge-novye-materialy; Маркова Нина. Женевская коллекция рисунков Николая Ге. — Наше наследие. 2012, № 102 / http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10203.php; Маркова Нина. Момент истины. — Третьяковская галерея. 2011, № 3 / https://issuu.com/uspensk/docs/tg_3_2011/36

[11] Маркова Нина. Женевская коллекция рисунков Николая Ге. — Наше наследие. 2012, № 102 / http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10203.php; Маркова Нина. Момент истины. — Третьяковская галерея. 2011, № 3. / https://issuu.com/uspensk/docs/tg_3_2011/36. (Подлинники писем хранятся в ОР ГМТ. Цит. по: ОР ГТГ. Ф. 4. Ед. хр. 2824. Л. 214.)

[12] По другим источникам — в 1899-м.

[13] Подробнее о П. И. Бирюкове читайте в моем очерке «„Русская вилла“ в Женеве» // Наша газета, 25.05.2015.

[14] См. мой очерк «Русская школа в Женеве» // Наша газета, 29.03.2016.

[15] Севастьян и Ваня Ге — по-видимому, дети Николая Николаевича Ге-младшего и внуки Николая Николаевича Ге-старшего (художника). Николай Александрович Рубакин (1862–1946) — известный русский книговед, литератор и библиограф. Долгое время жил в Швейцарии (1907–1946).

[16] Письмо Н. Н. Ге-мл. к М. П. Рябушинскому от 29.01.1910. — ОР ГТГ. Ф. 7. Ед. хр. 18. Л. 1–2. / https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B5,_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87_(%D0%BC%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D1%88%D0%B8%D0%B9)

[17] По другим данным — в 1914-м.

[18] См. сноску 11. / http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10203.php

[19] Об истории картин Н. Н. Ге, вывезенных в Швейцарию, написано уже немало. См., например: Тарасов В. Николай Ге из Chateau de Gingins, что близ Женевы. — Творчество. 1991, № 12; Маркова Нина. Женевская коллекция рисунков Николая Ге. — Наше наследие. 2012, № 102; Маркова Нина. Момент истины. — Третьяковская галерея. 2011, № 3; Капырина Светлана. Родословие Николая Николаевича Ге. Новые материалы. — Третьяковская галерея. 2011, № 3.

[20]Маркова Нина. Момент истины — Третьяковская галерея. 2011, № 3 (на англ. Языке) https://www.tretyakovgallerymagazine.com/articles/3-2011-32/moment-truth-return-geneva-collection-nikolai-ge-drawings-russia

 

[21] По тогдашнему курсу — примерно девять тысяч долларов США.

[22] См. сноску 11. / http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10203.php; Лазебникова И. Провенанс: блошиный рынок Женевы // Русское искусство. 2005, № 3. С. 118–119.

[23] См. сноску 11. / http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10203.php

[24] Всего этих рисунков семьдесят, поскольку некоторые листы имеют изображения с обеих сторон.

17/01/2020