Я уже упоминала поразившее меня высказывание Бунина о том, что люди, «в города которых залетают чайки в солнечное утро», должны быть счастливы^[1]. Сказал он это о Женеве, хотя чайки залетают во все прибрежные города и городки Женевского озера. Но дело, конечно, не в чайках, а в состоянии души. Один и тот же человек, оказавшись на берегах этого озера, может испытать величайший подъем или оказаться на грани самоубийства, пережить счастливейшие часы своей жизни или, наоборот, погрузиться в пучину трагических переживаний. В этом можно убедиться, перелистав, например, страницы биографии прекрасного русского поэта Федора Ивановича Тютчева, связанные с Женевой.

Тютчев был своего рода продолжателем традиций романтического воспевания озера, заложенных Карамзиным и Жуковским^[2]. В сентябре 1859 года он оказался в Вевé и слал оттуда письма о красотах швейцарской природы: «При моем приезде была отвратительная погода: дождь, ветер, холод… Но вчера солнце вновь одержало верх, и этот волшебный уголок земли является передо мной во всей красе. Озеро, горы, Вевé, Кларан, Монтрё, далее Шильон, Вильнёв — все это очаровательно. От всего этого веет юностью, но, увы, теплые веяния так мимолетны, так коротки и бессильны… Когда подумаешь, что в этом году исполнилось сто лет с тех пор, как этот уголок земли стали воспевать поэты, начиная с Жан-Жака Руссо, который написал свою „Элоизу“, если я не ошибаюсь, в 1759 году. С тех пор прошло три, четыре поколения: г-жа Сталь, лорд Байрон, наш Карамзин в своих „Письмах русского путешественника“, потом поколение Ламартина, Жуковский, так любивший этот берег озера и так хорошо его описавший; затем наше поколение… и все эти поэтические таланты в молодости здесь жили и любили эту благословенную землю — и они прошли, исчезли одни за другими. Но кажется, будто что-то осталось от них в воздухе, свете, красоте этого озера и этих гор»^[3].

В 1859 году, вернувшись в Петербург после трех недель пребывания в Вевé, Тютчев пишет стихотворение «Грустный вид и грустный час…» — первое в диптихе «На возвратном пути». Поэт грустит прежде всего оттого, что ему приходится расставаться с «чудным видом и чудным краем», столь дорогими для его сердца:

Ах, и в этот самый час,

Там, где нет теперь уж нас,

Тот же месяц, но живой,

Дышит в зеркале Лемана…

Чудный вид и чудный край —

Путь далек — не вспоминай…

Но если бы мы оказались на берегах Женевского озера осенью 1864 года, то встретили бы там Федора Ивановича в слезах. Стихотворение «Утихла биза…», написанное в октябре 1864 года (которое я уже цитировала^[4]), заканчивается такой строфой:

Здесь сердце так бы все забыло,

Забыло б муку всю свою, —

Когда бы там — в родном краю —

Одной могилой меньше было…

Приезд Тютчева в Швейцарию осенью 1864 года был связан с трагедией: только что умерла его возлюбленная, и он отправился за границу, надеясь унять мучившую его боль утраты. Стихотворение посвящено памяти Елены Александровны Денисьевой — поздней любви Тютчева. Именно о ее могиле на Волковом кладбище идет речь в последней строке^[5]. А начиналось все так романтично…

Федор Иванович встретил Денисьеву в Смольном институте, когда навещал там своих дочерей. Поэту вот-вот должно было исполниться сорок семь лет — Елене же было всего двадцать четыре. Теперь такая разница в возрасте мало кого смутила бы. Но тогда…

Денисьева рано потеряла мать. Воспитывала ее тетя Анна Дмитриевна, служившая старшей инспектрисой Смольного института. Природа не только одарила Елену весьма привлекательной внешностью — живая, грациозная, с огромными карими глазами, — но также не обделила ее умом, впечатлительностью и жизнелюбивым характером, так что от блестящих поклонников у девушки отбоя не было. После выпуска из института ее ожидало место фрейлины при дворе. Казалось, ей уготована обеспеченная, добропорядочная, возможно несколько скучноватая жизнь, которую вело после замужества большинство ее знакомых дам.

Но тут на ее пути встретился Тютчев. Он влюбился сразу и безоглядно — она, поверив в искренность его чувства, ответила страстной и глубокой любовью. Несмотря на свою не слишком импозантную внешность, Тютчев с самых ранних лет пользовался успехом у женщин, причем у женщин незаурядных, отличавшихся и красотой, и умом. И в этом нет ничего удивительного: Тютчев был блистательным собеседником, буквально звездой всех светских салонов — не только женщины, но даже многие мужчины самого высшего круга русской аристократии подпадали под очарование его личности. Думаю, он обладал тем качеством, которое мы сегодня называем харизмой. Кроме того, к моменту встречи с Денисьевой Тютчев был уже весьма известным поэтом. Обаяние, помноженное на славу… Неудивительно, что молодая институтка влюбилась в человека намного старше нее — и любовь к Денисьевой была для поэта огромным счастьем:

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

Полнеба обхватила тень,

Лишь там, на западе, бродит сиянье, —

Помедли, помедли, вечерний день,

Продлись, продлись очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность…

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство и безнадежность.

Почему уже в одном из первых стихотворений, посвященных новой любви в жизни поэта, столько трагических нот? Ведь здесь явно не просто констатация того, что любовь пришла так поздно: и «прощальный свет», и «вечернюю зарю», и «вечерний день», и много других слов и фраз можно было бы счесть данью меланхолии, служившей неким дополнительным украшением поэтики высоких чувств, — однако с появлением слова «безнадежность» — причем именно безнадéжность (утрата надежды), а не «безнадёжность» (утрата уверенности), — в последней строфе звучит уже явно трагическая нота.

Если не трагизмом, то драматизмом отношения Тютчева и Денисьевой были окрашены с самого начала. Дело в том, что Федор Иванович был женат. Вторая его жена, Эрнестина фон Дёрнберг, и слышать не хотела о разводе: она уже привыкла к связям мужа на стороне, смотрела на них снисходительно и надеялась, что вскоре, как и все его предыдущие мимолетные романы, эта история завершится сама собой. Надо сказать, что и развод в то время был чрезвычайно сложен. Даже если бы Эрнестина захотела начать процедуру развода, то могла бы воспользоваться единственным законным поводом — обратиться в Синод с заявлением о прелюбодеянии мужа: больше ей сослаться было не на что. Это неминуемо вызвало бы грандиозный скандал. Вспомним «Анну Каренину». Пока Анна просто изменяла мужу, все ограничивалось сплетнями и светским шушуканьем. Но как только она захотела развестись, свет её буквально «растоптал». Именно поэтому Эрнестине приходилось мириться со связями Тютчева на стороне — независимо от того, что она при этом чувствовала.

Да и самому Тютчеву непереносима была мысль заставить страдать свою Эрнестину — женщину, которую он еще недавно так любил и продолжал по-своему любить. Надо сказать, что женился он на Эрнестине по страстной любви. Их роман начался еще при жизни его первой жены — баварской аристократки Элеоноры Петерсон. Тютчев служил тогда дипломатом Российской миссии в Мюнхене. Именно там он и встретил Эрнестину фон Дёрнберг, урожденную баронессу фон Пфеффель, при довольно странных обстоятельствах. В январе 1833 года, будучи на балу, барон фон Дёрнберг, с которым поэт только познакомился, почувствовал себя неважно. Перед отъездом домой он подошел к Федору Ивановичу и сказал странную фразу: «Поручаю вам мою жену»^[6]. Слова оказались пророческими. Через несколько дней барон умер от тифа, эпидемия которого свирепствовала в городе, а романтически настроенный поэт воспылал любовью к молодой вдове, отличавшейся незаурядной красотой.

Те, кто лично знали баронессу фон Дёрнберг, считали ее своего рода femme fatale. Иван Сергеевич Тургенев, будучи свидетелем этой тютчевской страсти, оставил в своем дневнике довольно едкую запись: «Вальсир<овал> с вдовушкой [фон Дёрнберг]… <…> …в другой раз [хозяйка бала] подошла ко мне и взяла вальсировать: [«Э]то — [„]Мадонна[“] Рафаэля, вдовушка — [„]Мадонна[“] Мефистофеля»^[7]. Да и сам Тютчев был, видимо, поначалу был не слишком высокого мнения о баронессе, поскольку в одном из его стихотворений 1836 года, посвященных Эрнестине, есть такие строки:

И чувства нет в твоих очах,

И правды нет в твоих речах,

И нет души в тебе.

Тем не менее, страсть возобладала над сомнениями. Федор Иванович был не просто влюбчив: его постоянную потребность в любви многие воспринимали как необходимость вновь и вновь испытывать страсть. Как замечательно сказал об этом И. С. Аксаков: «Была… область, где он жил… всею полнотою своей личности. То была жизнь сердца, жизнь чувства, со всеми ее заблуждениями, треволнениями, муками, поэзией, драмою страсти; жизнь, которой, впрочем, он отдавался всякий раз не иначе, как вследствие самого искреннего, внезапно овладевшего им увлечения, — отдавался без умысла и без борьбы. Но она… всегда обращалась для него в источник тоски и скорби и оставляла болезненный след в его душе»^[8].

…Тютчеву и Эрнестине фон Дёрнберг удалось воссоединиться не сразу: шесть лет они вынуждены были скрывать свою любовь. Узнав о связи Федора Ивановича с Эрнестиной, Элеонора даже пыталась покончить с собой, и эта история получила огласку. Тютчева перевели из Мюнхена в Турин, в то время столицу Сардинского королевства. Влюбленные виделись урывками. В марте 1838 года им удалось встретиться в Женеве, где они провели вместе больше месяца, будучи уверенными, что это их последняя встреча и они больше не увидятся. Но судьба распорядилась иначе.

В мае 1838 году жена с детьми направлялась к Тютчеву в Турин на корабле «Николай I». Неожиданно вспыхнул пожар. К счастью, Элеонора и дети смогли спастись. «Мы сохранили только жизнь… Бумаги, деньги, вещи — все потеряли всё», — писала Элеонора Тютчева сестре мужа, Д. И. Сушковой^[9]. Перенесенное потрясение резко подорвало здоровье Элеоноры, и без того не слишком крепкое, и вскоре она скончалась. Тютчев тотчас подал заявление на имя министра иностранных дел графа Нессельроде с просьбой разрешить ему вступить в новый брак и предоставить в этих целях отпуск. Разрешение на брак он получил, но в отпуске ему отказали: посол был тогда в Петербурге, и Федор Иванович исполнял обязанности временного поверенного. Тем не менее, поэт все же покинул место своей службы в Турине и отправился в Берн, где 29 июля 1839 года в Крестовоздвиженской церкви при русском посольстве обвенчался с баронессой Эрнестиной фон Дёрнберг, которая стала его второй женой. Федору Ивановичу было тридцать пять лет, Эрнестине — двадцать девять^[10].

Однако самовольный отъезд не прошел для Тютчева даром — тем более, как пишут некоторые его биографы, он уехал из Турина, взяв с собою дипломатические шифры и другие важные служебные документы, которые «…в суматохе свадьбы и путешествия потерял»^[11]. Тютчев был уволен «…с дипломатической службы и лишен звания камергера»^[12]. Как видим, ради любви к Эрнестине поэт в свое время пожертвовал завидной дипломатической карьерой.

Куда же отправляется Федор Иванович с молодой женой после свадьбы? В Швейцарию — страну, полную для Тютчева «особого очарования». В Женеве молодожены останавливаются в отеле «Берг

И если бы в тот момент Тютчев написал стихотворение, то в нем наверняка преобладали бы светлые, радостные тона и эпитеты, подобные тем, которыми он ранее одаривал Швейцарию, ее природу и Женевское озеро.

Итак, Тютчев стал мужем «„Мадонны“ Мефистофеля». Как мне кажется, «мефистофельскому» началу Эрнестина фон Дёрнберг обязана, скорее всего, своей яркой внешностью. Совместная жизнь с Тютчевым продемонстрировала, что характер у нее был отнюдь не зловещий: она стала не только прекрасной матерью трем его дочерям от первого брака, при этом родив ему еще троих детей, но также преданной, понимающей и многое прощающей женой.

На мой взгляд, объективный портрет Эрнестины фон Дёрнберг дала Дарья Ивановна Сушкова, сестра поэта. В письме к Надежде Николаевне Шереметевой, тете Тютчева, она говорит об Эрнестине с большой симпатией: «Невестка очень приятная женщина, наружности привлекательной, — лицо выразительное, особенно когда касается некоторых струн, любит Федора чрезвычайно, кажется, пылко, умна и мила, но никак не похожа на первую». И далее в письме идет весьма любопытное признание: «А мне грустно стало по ней, как я их вместе увидела, сердце человеческое странно устроено — страдает, любит и забывает… Помню первую страсть Федора, столь взаимную; глядя на них, дóлжно бы полагать, что век будут любить друг друга — здесь и там, а вышло иначе»^[13].

Зная влюбчивый характер брата, Дарья Ивановна предвидела, какая нелегкая судьба уготована его новой жене. Да и сам Тютчев в одном из стихотворений, написанном задолго до свадьбы, словно предостерегал Эрнестину:

…О если бы тогда тебе приснилось,

Что́ будущность для нас обоих берегла…

Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась —

Иль в сон иной бы перешла.

Но баронесса фон Дёрнберг предостережения не услышала (или просто, как это чаще всего бывает, не захотела его услышать) и стала госпожой Тютчевой. Казалось, поэт обрел наконец полноценное семейное счастье. Немаловажно заметить, что Эрнестина фон Дёрнберг была весьма богата: после смерти своего первого мужа она унаследовала крупное состояние. При этом сам Тютчев никогда не скрывал, что деньги жены составляют значительную часть его семейного бюджета. Вскоре после свадьбы он пишет родителям: «С прошлого июля и я, и дети, мы всецело живем на ее счет, а сверх того тотчас после нашей свадьбы она уплатила за меня двадцать тысяч рублей долгу…»^[14]. Двадцать тысяч рублей — огромная по тем временам сумма, примерно соответствовавшая окладу Тютчева более чем за два года^[15]!

Кроме того, Эрнестина была не только верной женой и прекрасной матерью, но также незаменимой помощницей во всех делах Федора Ивановича, включая творческие. Достаточно сказать, что для этого она специально выучила русский язык, хотя в обществе, где они вращались, всецело господствовала французская речь. Первая жена Тютчева русского языка не знала и не слишком интересовалась литературным творчеством мужа. Эрнестина же хотела читать его стихи: она восхищалась его поэзией. Более того, когда Тютчев занялся написанием статей, она принимала непосредственное участие в их подготовке.

Вот отрывок из ее письма брату в январе 1850 года: «Тютчев ненавидит писать, он удовлетворяется тем, что, набросав нечто вроде перечня своих идей, он затем развивает их, диктуя мне. Я не устаю удивляться точности его выражений, возникающих в совершенно законченном виде, — кажется, будто он читает их в открытой книге»^[16]. Восхищаясь мужем, она прекрасно видит и его недостатки: «Но если даже ему и присущ дар политика и литератора, то нет на свете человека, который был бы менее, чем он, пригоден к тому, чтобы воспользоваться этим даром. Эта леность души и тела, эта неспособность подчинить себя каким бы то ни было правилам ни с чем не сравнимы»^[17].

Конечно, кто-то может возразить: Эрнестине, немке по происхождению, естественно, была непонятна типично российская «леность души», но, как мы знаем хотя бы по той же истории со своевольным отъездом Тютчева с места службы из Турина, он действительно был не из тех, кто способен подчиняться твердым правилам. Так что в проницательности ей отказать невозможно.

И вот наступает 1850 год, когда Тютчев встречает Денисьеву; семейной идиллии приходит конец. Уже весной 1851 года разразился скандал. Произошел он как раз накануне выпуска из Смольного института и предполагаемого назначения Денисьевой фрейлиной. Инспектору Смольного донесли о квартире, где происходили тайные свидания Денисьевой и Тютчева; к тому же, стало известно об ее беременности^[18]. Тютчев, в определенной степени зависимый от мнения света, старался игнорировать сплетни и продолжал вести прежний образ жизни. Эта его способность абстрагироваться от мнения окружающих поражала всех, кто его знал. Та же Анна Федоровна пишет в своем дневнике об отце так: «Он совершенно вне всяких законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное…»^[19]

Однако для Денисьевой жизнь резко изменилась — и, понятно, не в лучшую сторону. Перед ней захлопнулись двери большинства петербургских домов; даже отец отрекся от нее, а тетя Анна Дмитриевна вынуждена была уволиться из Смольного института^[20]. Елена Александровна стойко переносила и осуждение света, и разрыв с семьей; у нее оказался сильный и непоколебимый характер. К тому же, ее любовь была глубокой и жертвенной. Вот как она понимала ситуацию, в которой оказалась: «Мне нечего скрываться, и нет необходимости ни от кого прятаться: я более всего ему жена, чем бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю, никогда никто его так не понимал, как я его понимаю, — всякий звук, всякую интонацию его голоса, всякую его мину и складку на его лице, всякий его взгляд и усмешку; я вся живу его жизнью, я вся его, а он мой: „и будут два в плоть едину“, а я с ним и дух един…»^[21]

Последний подарок судьбы — любовь Елены Денисьевой — с самого начала болью отзывался в сердце поэта. Тютчев постоянно терзался, мучаясь оттого, что вынужден скрывать отношения и заставлять страдать молодую женщину, которая испытывает к нему безоглядную, всепрощающую и воистину жертвенную любовь. Он понимал, какую непомерную цену платит его возлюбленная за счастье быть рядом с ним. Об этом свидетельствуют уже первые стихи, посвященные Елене Денисьевой.

Так, в 1851 году, всего лишь год спустя после их встречи, он пишет стихотворение, в котором нашли отражение его страдания. Вот несколько строф оттуда:

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте^[22] страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

……………………………………

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

Денисьева родила Тютчеву троих детей. Странное совпадение: от каждой из любимых женщин у Тютчева было по три ребенка. После рождения в мае 1864 года сына Николая она подхватила туберкулез, который буквально за несколько месяцев свел ее в могилу: в августе Елена Денисьева умерла. Сразу после ее смерти Тютчев написал А. И. Георгиевскому, мужу сестры Елены: «Пустота, страшная пустота… Даже вспомнить о ней — вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу. Страшно, невыносимо…»^[23]

Смерть Денисьевой подорвала и физические, и моральные силы Федора Ивановича. Он постоянно рыдал, и, казалось, время не излечивает такую рану. Все, кто видел его тогда, пишут, что буквально за несколько дней он превратился в старика. Через три недели после смерти Елены Александровны Тютчев приехал к своей старшей дочери Анне в Дармштадт. Пораженная состоянием отца, Анна писала сестре Екатерине: «Папа только что провел у меня три дня — и в каком состоянии — сердце растапливается от жалости… Он постарел лет на пятнадцать, его бедное тело превратилось в скелет». В следующих письмах Анна сообщает, что отец «в состоянии, близком к помешательству…» и что ей «очень тяжело видеть, как папа проливает слезы и рыдает на глазах у всех»^[24]. Она не преувеличивала, описывая состояние отца. А.А. Фет, посетивший поэта в Петербурге вскоре после смерти Денисьевой, писал в своих воспоминаниях, что Тютчева «лихорадило и знобило в теплой комнате от рыданий»^[25].

А что же Эрнестина? Узнав из письма мужа о смерти Денисьевой, она произнесла фразу, которая лишний раз свидетельствует о благородстве ее характера: «Его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина». Уже после смерти Тютчева она вместе с поэтом А. Н. Майковым подготовит первое полное собрание сочинений мужа, в которое, именно по ее настоянию, будут включены все стихотворения, посвященные Елене Денисьевой.

Боль, вызванная потерей Елены Александровны, не утихла и после поездки в любимую поэтом Женеву. Тютчев надеялся, что здесь он сможет если не позабыть, то хотя бы утихомирить боль. Но ни чайки, ни великолепие швейцарской природы не способны были отвлечь его от сердечной муки. В Женеве Тютчев посетил священника Афанасия Петрова, которого хорошо знал, с тем чтобы исповедаться и причаститься. В письме к дочери Дарье, написанном 15 (27) сентября 1864 года из Женевы, он пишет: «Моя милая дочь[!] Через несколько часов иду на исповедь, а затем буду причащаться. — Помолись за меня. Моли Господа ниспослать мне помилование, помилование, помилование! Освободить мою душу от этой ужасной тоски, спасти меня от отчаяния, но не путем забвения — нет, не забвения… Да сократит Он в своем милосердии срок испытания, превышающего мои силы…»^[26]

Почему же Тютчев молит Господа не только об избавлении от тоски, но прежде всего о помиловании? Письмо в оригинале написано по-французски, и поэт использует это слово трижды: «…de me faire grâce, grâce, grâce!» Прежде всего следует отметить, что такой вариант перевода слова grâce не кажется мне правильным. Все же помилование — понятие, скорее, юридическое. Тютчев же использует это слово, говоря о предстоящей исповеди, а в религиозном контексте grâce — это благодать, даруемая во искупление грехов. Милости, прощения, пощады просит поэт — но не помилования!

За что он просит прощения? Тютчев не мог простить себе смерти Денисьевой. Он как никто другой понимал, что чахотка не просто так свела любимую женщину в могилу. Конечно, туберкулез в те времена был очень распространенной болезнью, тем более в Петербурге с его гибельным климатом. Но Тютчев все равно винил себя, полагая, что болезнь смогла одолеть его возлюбленную лишь потому, что ее силы в борьбе с несправедливыми ударами судьбы были подорваны еще раньше. И даже несмотря на то, что все вокруг пытались разубедить его в этом, избавиться от укоров совести поэт не мог.

Пребывание на берегах Женевского озера не принесло Тютчеву облегчения. И. С. Тургенев, встретивший Тютчева в Париже чуть позже осенью, очень красочно передал состояние поэта, написав, что «его одежда была промокшею от падавших на нее слез»^[27].

Боль от потери любимой не ослабевала. 3 августа 1865 года Федор Иванович пишет еще более пронзительное стихотворение, которое так и называется — «Накануне годовщины 4 августа 1864 года»:

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня…

Тяжело мне, замирают ноги…

Друг мой милый, видишь ли меня?

Все темней, темнее над землею —

Улетел последний отблеск дня…

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня…

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

О мучениях великого поэта прекрасно написал спустя сто лет замечательный писатель Юрий Нагибин в рассказе «Сон о Тютчеве», посвященном отношениям Федора Ивановича и Денисьевой: «Он испробовал все: стихи, слезы, бегство в Ниццу, много значившую в его жизни, политику, все виды самообмана, горячечные, ночь напролет, разговоры с умным, добрым Георгиевским, зятем Денисьевой, понимавшим и чтившим их горький союз. Ничего не помогало. Елена Александровна не отпускала его, выматывала душу не „тоской желаний“, как некогда было с ним после другой страшной потери, а безнадежностью запоздалого раскаяния. Чувство вины было не внове Тютчеву. И узнал он его впервые в ту давнюю пору, когда первая жена Нелли^[28] пыталась заколоться маскарадным кинжалом. Но с той виной он сумел не то чтобы справиться, а сжиться, просто потому, что был молод. А шестидесятилетнему человеку не уйти от содеянного, не обмануть себя надеждой на искупление»^[29].

Раскаяние не отпускало Федора Ивановича долго. Но Тютчев не был бы Тютчевым, если бы на смену Денисьевой не пришла другая страсть. «Страсти роковые» продолжали терзать «страдальческую грудь» до самой смерти^[30], но они не принесли великому поэту ничего, кроме горя и страданий. Про свою последнюю любовь к близкой знакомой Денисьевой, сорокапятилетней вдове Е. К. Богдановой он сам сказал так:

И старческой любви позорней

Сварливый старческий задор.

Не одарила эта любовь поэта и вдохновением. Ничего подобного стихотворениям, посвященным Елене Александровне, создано Тютчевым не было. «Денисьевский цикл» и сегодня одна из красивейших жемчужин в ожерелье русской поэзии.

1. Бунин И. А. Собр. соч. в 13 т. Т. 1. — М.: Воскресение, 2006. С. 453. Подробнее см. мой очерк «Кто из русских не любит Женевское озеро?» ↑
2. Подробнее об этом см. мой очерк «Кто из русских не любит Женевское озеро?» ↑
3. Виницкий И. Ю. Поэтический миф Тютчева. О стихотворении «Грустный вид и грустный час…» // Известия АН СССР. Т. 57, № 3 — М.: Наука, 1998. С. 19–29 / http://feb-web.ru/feb/tyutchev/critics/izvest/i983-019.htm?cmd=p. (Здесь и далее: орфография и пунктуация в цитатах приведена в соответствие с современной нормой.) ↑
4. См. мой очерк «Разноцветные паруса Женевского озера». ↑
5. http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/tutchev319.html ↑
6. Долгополова С. А. Стихи к Эрнестине Дёрнберг. 1834–1838 // Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. — [М.]: ООО «Литограф»; [Мураново]: Музей-усадьба «Мураново» имени Ф. И. Тютчева. 1999–2012. Кн. 1: 1803–1844. — 1999. — С. 291–297 / http://feb-web.ru/feb/tyutchev/chronics/lt1/lt1-2912.htm?cmd=p ↑
7. Тургенев А. И. [Дневник] // Федор Иванович Тютчев / Кн. 2. — ИМЛИ имени А. М. Горького АН СССР. — М.: Наука, 1989. С. 78 / http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l972/ln2-072-.htm?cmd=p ↑
8. Аксаков И. С. Биография Федора Ивановича Тютчева. — М.: типография М. Г. Волчанинова, 1886. С. 46. ↑
9. Тютчева Э. Письмо к Д. И. Сушковой от 20 мая (1 июня) 1838 года // Тютчев Ф. И. Сочинения в 2 т. Т. 2. — М.: Худ. лит., 1984. С. 97. / http://az.lib.ru/t/tjutchew_f_i/text_1874_pisma_k_roditelyam.shtml ↑
10. См. сноску 5: там же. / http://feb-web.ru/feb/tyutchev/chronics/lt1/lt1-2912.htm?cmd=p ↑
11. Казанович Е. П. Из мюнхенских встреч Ф. И. Тютчева. — Леннград: «Урания», тютчевский альманах; Прибой, 1928. С. 132. Также см.: Тютчевиана. Сайт рабочей группы по изучению жизни и творчества Ф. И. Тютчева: http://www.ruthenia.ru/tiutcheviana/publications/bukhshtab.html ↑
12. См. сноску 7: там же. С. 25–26. / http://ftutchev.ru/staty0003.html ↑
13. Сушкова Д. И. Письмо к Н. Н. Шереметевой от 6/8 июня 1845 года // Динесман Т. Г. Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. Т. 2. — М.: Литограф, 2003. С. 214. / https://books.google.fr/books?hl=fr&id=MGnnAAAAMAAJ&dq=Сушкова+«Любит+Федора»&focus=searchwithinvolume&q=Невестка+очень+приятная+женщина ↑
14. Тютчев Ф. И. Письма. 1820–1849. — М.: Директ-Медиа, 2015. С. 250. / https://books.google.fr/books?id=hkhsCwAAQBAJ&pg=PA250&lpg=PA250&dq=С+прошлого+июля+и+я,+и+дети,+мы+всецело+живем+тютчев&source=bl&ots=3MCgBh6cWc&sig=HcIocXjf5WtBcIQsIHzQwNh5LrQ&hl=fr&sa=X&ved=2ahUKEwiW4p2EhZPfAhXLxIUKHf9wB8gQ6AEwAHoECAkQAQ#v=onepage&q=С%20прошлого%20июля%20и%20я%2C%20и%20дети%2C%20мы%20всецело%20живем%20тютчев&f=false ↑
15. Даже по самым формальным подсчетам (через серебряный эквивалент, без учета покупательной способности) двадцать тысяч рублей в середине позапрошлого века соответствовали бы приблизительно одиннадцати миллионам нынешних. ↑
16. Георгиевский А. И. Лит. наследство. Т. 97 / Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. — М.: 1989. С. 240–241. / Цит. по: Тютчев в воспоминаниях, письмах современников и документах. 1844–1858. Э. Ф. Тютчева. Письмо К. Пфеффелю. Петербург. 1 (13) января 1850 года. / http://ftutchev.ru/staty0004.html ↑
17. См. сноску 16: там же. / http://ftutchev.ru/pisma0155.html ↑
18. См. сноску 16: там же. С. 108. / http://ftutchev.ru/staty0004.html ↑
19. Цит. по: Бухштаб Б. Я. Русские поэты: Тютчев. Фет. Козьма Прутков. Добролюбов. — Ленинград: 1970. С. 21. / http://www.ruthenia.ru/tiutcheviana/publications/bukhshtab.html#033 ↑
20. Пигарев К. В. Жизнь и творчество Тютчева. — М.: изд-во АН СССР, 1962. С. 146. ↑
21. Кожинов В. В. Тютчев. — М.: Молодая гвардия, 2009. Серия «ЖЗЛ». Цит. по: https://coollib.com/b/167770/read ↑
22. Вариант, цитируемый по советскому изданию. У Тютчева: «Как в буйной слепости страстей…» ↑
23. См. сноску 22: там же. / https://coollib.com/b/167770/read ↑
24. См. сноску 22: там же. / https://coollib.com/b/167770/read ↑
25. Фет А. А. Воспоминания / Предисл.: Д. И. Благой. Сост. и прим.: А. Тархов. — М.: Правда, 1983. С. 30. / http://libclub.com/F/FetAA/FetAA-303-30.htm ↑
26. Тютчев Ф. И. Письма. 1860–1873. — М.: Директ-Медиа, 2015. С. 157. / https://books.google.fr/books?id=hEdsCwAAQBAJ&pg=PA157&lpg=PA157&dq=Моя+милая+дочь.+Через+несколько+часов+иду+на+исповедь,+а+затем+буду+причащаться.+—+Помолись+за+меня.+Тютчев&source=bl&ots=JhmclIIDkH&sig=1XOgHXL-nDFQZjy_IRMr1gp4eCM&hl=fr&sa=X&ved=2ahUKEwj2i83flZPfAhVRyxoKHeR7CpYQ6AEwAXoECAkQAQ#v=onepage&q=Моя%20милая%20дочь.%20Через%20несколько%20часов%20иду%20на%20исповедь%2C%20а%20затем%20буду%20причащаться.%20—%20Помолись%20за%20меня.%20Тютчев&f=false А также: http://ftutchev.ru/pisma0280.html ↑
27. Тютчев Ф. И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников / Сост. Л. Н. Кузина, К. В. Пигарев. – М., 1988. С. 239Цитата по: http://md-eksperiment.org/post/20181211-tema-lyubvi ↑
28. Имеется в виду графиня Элеонора (Нелли) Ботмер — первая жена Тютчева. ↑
29. Нагибин Ю. М. «Сон о Тютчеве» / https://knigogid.ru/books/552890-son-o-tyutcheve/toread ↑
30. Тютчев Ф. И. Из стихотворения «О, вещая душа моя…» (1855). ↑

17/01/2020