Н.М. Карамзин. Гравюра Н. Липса с оригинала Кюнеля. 1801 г.
Большинство из нас знает о бесценном вкладе Николая Михайловича Карамзина в изучение истории страны — о его многотомной «Истории государства Российского». Этот труд произвел неизгладимое впечатление на современников. Его читали и продолжают читать вот уже более 200 лет. В моей жизни был такой эпизод. Я готовилась к поступлению в институт, мне надо было сдавать экзамен по истории России, и я отправилась за консультацией к одному известному профессору, преподававшему историю в МГУ. Первым делом он спросил меня: «Как вы готовитесь к экзамену? Я надеюсь, Вы читаете Карамзина?» Узнав, что я его не читала, он отправил меня домой и велел вернуться через месяц, проштудировав «Историю государства Российского».
Но далеко не всем известно, что, будучи совсем молодым человеком, Карамзин совершил длительное путешествие по Европе, посетил в том числе и Швейцарию и описал свои впечатления в «Письмах русского путешественника»[1].
Надо сказать, что еще в XV в. жители Московии побывали в Швейцарии и так описали ее: «Горы же те <…>толико же высоци суть, облаци в пол их ходят <…>. В лете же вар и зной велик в них, но снег жен не таяше». Но даже три столетия спустя, в XVIII в., лишь единицы добирались до Швейцарии и чаще всего оказывались здесь проездом. Правда, были и такие, кто поселился здесь, покинув Россию из-за конфликта с властями. Так, спасаясь от гнева Петра I, бежали из России и осели в Женеве в 1730 г. братья Авраам и Федор Веселовские. Авраам жил там вплоть до 1783 г. Оба брата поддерживали связи с близкими и друзьями на родине. Их письма содержали немало информации о жизни Женевы и других городов, в которых им довелось побывать. Интересно отметить, что Веселовские водили дружбу с Вольтером и не только сами
общались с ним, но и знакомили приезжавших из России друзей с «фернейским философом», или с «фернейским патриархом», как он называл себя сам.
Начиная со второй половины XVIII в. в Женеве появляются русские, приезжающие учиться в основанную Кальвином Академию. Среди них отпрыски таких известных аристократических семей, как Воронцовы, Голицыны, Демидовы, Разумовские, Салтыковы, Строгоновы. Помимо образовательных задач ими ставятся и иные цели. Так, Григорий Разумовский, сын президента Петербургской Академии наук графа А. К. Разумовского, более десяти лет провел в Лозанне, где занимался исследованиями минералогического состава близлежащих гор и озер. Приезжали из России и для лечения, ибо уже тогда было известно о целебных свойствах швейцарских источников. В то время можно было говорить и о том, что русские путешественники специально отправлялись в Швейцарию, чтобы поближе познакомиться с ней. Конечно, во многом этому способствовал успех в России произведения Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза».
Постепенно происходит значительное изменение в составе русских путешественников, отправляющихся в Швейцарию. Когда мы говорим о путешественниках, нашему воображению рисуются десятки, если не сотни людей. На самом деле до середины XIX в. их количество было очень небольшим. Одновременно здесь могли находиться до шести путешественников. Если раньше сюда в основном приезжали выходцы из аристократических семей, то постепенно здесь появляется все больше представителей незнатных дворянских фамилий. Все шире круг тех, кто хочет посмотреть на сказочную землю: в Швейцарию отправляются историки и государственные деятели, литераторы и философы. Можно с уверенностью говорить о том, что по-настоящему страну, которую в те времена часто называют «Новой Аркадией»,[1] в России узнали и полюбили благодаря Карамзину. После его «Писем» в Швейцарию едут не только те, кто был вынужден покинуть Россию, не для того, чтобы получить образование или подлечиться, но с тем, чтобы открыть для себя мир швейцарской природы и посмотреть на людей, живущих в согласии с ней.
Сам Карамзин с юных лет испытывал интерес к швейцарской культуре, в частности к литературе этой страны. Я уже писала о том, что еще в молодости Карамзин перевел стихи в прозе «Деревянная нога» Соломона Гесснера, а вслед за этим и поэму Галлера «О происхождении зла»[1].
Решение Карамзина отправиться в путешествие по Швейцарии, безусловно, не в последнюю очередь было вызвано и стремлением увидеть альпийские луга, заснеженные горные вершины, так прекрасно описанные в стихотворениях Галлера и Гесснера. Но все-таки главным для Николая Михайловича было посетить места, связанные с романом Руссо. Как мы уже знаем, Карамзин был большим поклонником Жан-Жака Руссо и восхищался его «Юлией, или Новой Элоизой[2]. Поэтому неудивительно, что планируя поездку по Европе, он включил в свой маршрут и Швейцарию, страну своего кумира, причем собирался пробыть здесь больше, чем в других странах.
В ряду других европейских стран важным пунктом поездки значилась Англия. Почему же Швейцария и Англия занимали ум Карамзина? Дело в том, что он был поклонником не только Руссо, но и Вольтера. Мы уже знаем, что эти два философа и писателя были настоящими, выражаясь современным языком, идеологическими противниками. Литературовед Юрий Михайлович Лотман в своей книге «Сотворение Карамзина» так сформулировал сверхзадачу, которую ставил перед собой Николай Карамзин, планируя посетить Швейцарию и Англию:
«Патриархальности Швейцарии противостоял идеал «просвещенности» — Англия. В конечном счете, это была антитеза общественных устремлений Руссо и Вольтера. Карамзин испытал сильное влияние и того и другого, и желание произвести «следствие на месте» над идеями двух апостолов Просвещения XVIII в. было одной из побудительных причин путешествия».
Карамзин с удовольствием готовился к поездке, он радовался возможности увидеть новые страны, полагал, что свежие впечатления благотворны для человека. Не случайно его записки открываются утверждением о том, что путешествие «…питательно для духа и сердца нашего», а потому он призывает соотечественников: «Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии! Путешествуй, мизантроп, чтобы полюбить человечество!»[1]
Николай Михайлович признавал, что был не первым русским, совершившим путешествие за границу, но полагал, что был первым, кто вел подробные записи своих впечатлений: «Наши соотечественники давно путешествуют по чужим странам, но до сих пор никто из них не делал это с пером в руках. Автору сих писем первому явилась эта мысль…»
Здесь требуется небольшое уточнение. Считается, что «Письма» Карамзина положили начало новому жанру русской литературы — запискам путешественника. Это не совсем так. Другой русский писатель — Денис Иванович Фонвизин — еще до Карамзина написал письма о своем посещении Франции в 1777-1778 гг. Но предпринятая им попытка напечатать их в 1780 г., включив в состав собрания сочинений, закончилась неудачей. Екатерина II, видевшая во многих произведениях писателя скрытую критику российской политической системы, запретила публикацию его сочинений. В итоге полностью письма Фонвизина из Франции увидели свет гораздо позднее «Писем» Карамзина.
Итак, Карамзин берет на себя труд путешествовать «с пером в руках» и открывать русскому читателю те страны Европы, которые он намеревается посетить. На протяжении всего путешествия он ведет дневник, который и ляжет в основу его книги. В пути он фиксирует увиденное, записывает услышанное, делится своими впечатлениями, размышлениями, рассказывает о встречах и беседах с писателями и философами.
Отправился Николай Михайлович в поездку в мае 1789 г., а вернулся в Петербург в сентябре 1790 г., то есть путешествие продолжалось больше года. В Швейцарии он провел около семи месяцев — с начала августа 1789 г. до начала марта 1790-го. Для сравнения: в Англии молодой человек пробыл около 2,5 месяцев.
Сначала Карамзин посетил Германию, а затем поехал в Швейцарию. О том, с каким нетерпением он ждал встречи с этой страной, свидетельствуют такие строки:
«Итак, я уже в Швейцарии, в стране живописной Натуры, в земле свободы и благополучия! Кажется, что здешний воздух имеет в себе нечто оживляющее: дыхание мое стало легче и свободнее, стан мой распрямился, голова моя сама собою поднимается вверх, и я с гордостью помышляю о своем человечестве».
Интересно, что в первой журнальной редакции было написано иначе: «в земле свободы и счастья». Прошло несколько лет, юношеские иллюзии уступили место скептицизму, и Карамзин предпочел заменить слово «счастье» более нейтральным — «благополучие». Но для юного Карамзина приезд в Швейцарию — это встреча со страной, живущей в соответствии с его либеральными мечтаниями, со страной счастливых людей. Он прямо пишет об этом:
«Уже я наслаждаюсь Швейцарией, милые друзья мои. Всякое дуновение ветерка проницает, кажется, в сердце мое и развевает в нем чувство радости. Какие места! Какие места! Отъехав от Базеля версты две, я выскочил из кареты, упал на цветущий берег зеленого Рейна и готов был в восторге целовать землю. Счастливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за свое счастие, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному богу? Вся жизнь ваша есть, конечно, приятное сновидение…»
Лори, Матиас Габриэль (сын); Юрлиман, Иоган. Трапеза в сельской местности. Гравюра, раскрашенная акварелью.1829. Художественный музей Берна.
Примерно такой, как на этой швейцарской гравюре, представлялась молодому Карамзину сказочная страна Швейцария, где даже крестьяне счастливы.
Обратите внимание на то, в чем видит Карамзин счастье швейцарцев. Совершенно очевидно: для него счастье состоит не только в том, чтобы жить «в объятиях прелестной натуры». Главное то, что в стране действуют справедливые законы «братского союза». Конец фразы еще более показателен: жители этой страны служат не царю, а «одному богу»[1]! Смелые и весьма злободневные слова, которые могли отозваться для молодого человека не самым благоприятным образом. Вероятно, поэтому он несколько смягчил и эту фразу в окончательной редакции, стремясь, чтобы она не была воспринята как его призыв не повиноваться властям.
В одной из первых швейцарских деревушек он свидетелем поразившего его эпизода. Жители задержали какого-то парня за мелкое
[1]В первоначальном варианте, опубликованном в «Московском журнале», фраза заканчивалась так: «и пред одним Богом наклоняя гордую свою выю?» воровство: он украл в лавке два талера. Воришка не швейцарец, он забрел сюда из Германии. Жители деревни поражены, у них никто никогда не воровал. Не меньше их поражен и Карамзин:
«Может быть, ни в какой земле, друзья мои, не бывает так мало преступлений, как в Швейцарии, а особливо воровства, которое считается здесь за великое злодеяние. О разбоях и убийствах совсем не слышно; мир и тишина царствуют в счастливой Гельвеции».
Вот она Швейцария — страна, где воистину царят нравы «золотого века». И объясняется это не в последнюю очередь тем, что люди живут здесь в гармонии с природой. Карамзин продолжает следовать за своим кумиром Руссо, когда из-под его пера выходят строки о том, что именно жизнь на лоне природе, вдали от сложностей и соблазнов цивилизованного мира может дать человеку счастье.
«Если бы теперь, в самую сию минуту, надлежало мне умереть, то я со слезою любви упал бы во всеобъемлющее лоно природы, с полным уверением, что она зовет меня к новому счастию, что изменение существа моего есть возвышение красоты, перемена изящного на лучшее. И всегда, милые друзья мои, всегда, когда я духом своим возвращаюсь в первоначальную простоту натуры человеческой — когда сердце мое отверзается впечатлениям красот природы — чувствую я то же и не нахожу в смерти ничего страшного».
Швейцария для Карамзина страна не только красивой природы, но и выдающихся поэтов, ученых и философов. В Цюрихе, первом городе, который он посетил, Николай Михайлович спешит нанести визит Иоганну Каспару Лафатеру[1], с которым он переписывался и у которого искал ответы на многие мучившие его вопросы. Надо сказать, что Лафатер, цюрихский богослов, литератор и философ, пользовавшийся дружеским расположением Гете, был в те годы человеком весьма именитым, с которым искали встречи и люди гораздо более известные, чем молодой начинающий литератор, каким был в то время Карамзин. Так, наследник русского престола, великий князь Павел Петрович, будущий император Павел I, путешествуя по Европе под именем князя Северного, специально приезжал в Цюрих в сентябре 1782 г. для встречи с Лафатером.
Карамзин несколько раз навестил Лафатера и был покорен умом цюрихского богослова, его доброжелательностью и простотой обхождения. Он также высоко оценил ту благотворительную деятельность, которой швейцарец посвящал немало времени. Особенно интересовали молодого человека исследования Лафатера в области физиогномики, в частности его утверждение о том, что имеется связь между чертами лица и свойствами характера. Цюрихский ученый считал, что как неповторима внешность людей, так бесконечно своеобразны характеры, и посредством изучения черт лица можно проникнуть в душу человека.
Лафатер за чтением книги. Гравюра, раскрашенная акварелью. 1790. Британский музей
Чем дольше писатель путешествует по Швейцарии, тем больше восхищают его уже не только красоты природы, но и то, как живут здесь люди. Особенно поражает его состояние деревень.
«В деревнях находите вы порядок и чистоту. Все крестьянские домы покрыты соломою и разделяются обыкновенно на две половины: одна состоит из двух горниц и кухни, а другая — из сенного магазина, житниц и хлевов. Не увидите вы здесь ничего гниющего, непочиненного; во всем соблюдена удобность и все необходимое в изобилии и совершенстве».
И чем же объясняется такая чистота и порядок, царившие в деревнях?
«Сие, можно сказать, цветущее состояние швейцарских земледельцев происходит наиболее оттого, что они не платят почти никаких податей и живут в совершенной свободе и независимости, отдавая правлению только десятую часть из собираемых ими полевых плодов».
Вот оно объяснение! По Карамзину, благосостояние швейцарцев неразрывно связано с их свободой. Для жителя России, где крестьяне тогда все еще находились в состоянии рабства, это весьма смелое утверждение. И все-таки Николай Михайлович не настолько наивен, как может показаться. Он прекрасно отдает себе отчет в том, что, хотя жизнь сельчан Швейцарии и отличается в лучшую сторону от существования крестьян в России, бедность есть и здесь. Оказавшись в Бернских Альпах, он делает и такую запись: «Внизу дымятся хижины, жилища бедности, невежества и — может быть — спокойствия». Благополучие большинства жителей страны не смогло полностью заслонить от молодого человека того, что неравенство существует и здесь, в краю сказочной природы и довольства.
Всякая медаль имеет две стороны. Благополучие, высокий уровень жизни приводят к дороговизне. И Карамзин не преминул это констатировать.
«Я слыхал прежде, будто в Швейцарии жить дешево; теперь могу сказать, что это неправда и что здесь все гораздо дороже, нежели в Германии, например, хлеб, мясо, дрова, платье, обувь и прочие необходимости. Причина сей дороговизны есть богатство швейцарцев. Где богаты люди, там дешевы деньги; где дешевы деньги, там дороги вещи. Обед в трактире стоит здесь восемь гривен; то же самое платил я в Базеле и в Шафгаузене. Правда, что в швейцарских трактирах никогда не подают на стол менее семи или восьми хорошо приготовленных блюд и потом десерт на четырех или на пяти тарелках».
Карамзина поражает уровень образованности жителей страны, а также их нелюбовь к праздному времяпровождению. «Театр, балы, маскарады, клубы, великолепные обеды и ужины! Вы здесь неизвестны», — констатирует он. Чем же занимают себя горожане? Карамзин наблюдает, как несколько женщин, собравшись вместе «…работают или читают Геснера[1], Клопштока[2], Томсона[3] и других писателей и поэтов». Оказавшись в Кларане, Карамзин с удивлением узнает, что местные жители читали «Новую Элоизу» и они «…весьма довольны тем, что великий Руссо прославил их родину, сделав ее сценою своего романа». Более того, простой крестьянин интересуется у него с усмешкой: «Барин, конечно, читал «Новую Элоизу»?» Когда же он пытается найти то место, где встречались герои романа, то почтенного возраста селянин показывает ему «…тот лесок, в котором, по Руссову описанию, Юлия поцеловала в первый раз страстного Сен-Пре».
Русский писатель констатирует: мало того, что жители Швейцарии живут в довольстве и счастье, но в стране существует еще и довольно высокий уровень культуры. Карамзин понимает, что культура — это не только всеобщая грамотность, привычка к чистоте и аккуратности, любовь к литературе и искусству. Культура для Карамзина это и залог соблюдения нравственных законов, норм поведения. И в этом плане России есть чему поучиться у Швейцарии.
Таким образом, «Письма» Карамзина внесли несколько новых элементов в «швейцарский миф»: во-первых, в этой стране довольство граждан основано на свободе, и, во-вторых, в Швейцарии высокий уровень культуры. До Карамзина многие уже говорили о свободолюбии швейцарцев, но он показал, для чего нужна эта свобода. Без свободы невозможно процветание гражданского общества, не может быть и эффективного процесса воспитания и обучения населения.
Путешествие по Швейцарии было бы неполным, если бы Карамзин не побывал в Альпах. Оказавшись в Гриндельвальде, Карамзин с восхищением наблюдает восход луны над Юнгфрау:
«Светлый месяц взошел над долиною. Я сижу на мягкой мураве и смотрю, как свет его разливается по горам, осребряет гранитные скалы, возвышает густую зелень сосен и блистает на вершине Юнгферы [Юнгфрау. — Прим. авт.], одной из высочайших Альпийских гор, вечным льдом покрытой. Два снежных холма, девическим грудям подобные, составляют ее корону. Ничто смертное к ним не прикасалося; самые бури не могут до них возноситься; одни солнечные и лунные лучи лобызают их нежную округлость; вечное безмолвие царствует вокруг их — здесь конец земного творения!..»
Лори, Матиас Габриэль (сын), Юрлиман, Иоганн. Венгернальп. 1822. Швейцарская национальная библиотека, Берн. Именно отсюда любовался Карамзин на Юнгфрау, Мёнх и Эйгер
На следующий день на рассвете Николай Михайлович с проводником отправляется на высокогорное плато Венгернальп[1]:
«Я вооружился геркулесовскою палицею — пошел — с благоговением ступил первый шаг на Альпийскую гору и с бодростию начал взбираться на крутизны».
Подъем дается нелегко, ему даже не до того, чтобы любоваться на открывающийся вид на Юнгфрау, Менх и Эйгер. Но зато, когда после четырех часов восхождения он достиг вершины горы, с ним происходит нечто удивительное:
«Чувство усталости исчезло, силы мои возобновились, дыхание мое стало легко и свободно, необыкновенное спокойствие и радость разлились в моем сердце. Я преклонил колена, устремил взор свой на небо и принес жертву сердечного моления — тому, кто в сих гранитах и снегах напечатлел столь явственно свое всемогущество, свое величие, свою вечность!.. Друзья мои! Я стоял на высочайшей ступени, на которую смертные восходить могут для поклонения всевышнему!.. Язык мой не мог произнести ни одного слова, но я никогда так усердно не молился, как в сию минуту».
Невольно вспоминается герой поэмы Байрона «Манфред». Оказавшись на вершине Юнгфрау, он полон сомнений и терзаний, готов покончить счеты с жизнью. Какой контраст по сравнению с тем чувством вдохновения, ощущения своей силы и душевного подъема, которое испытывает Карамзин! Как очень точно подметил российский исследователь «Писем русского путешественника» А. Кара-Мурза, Карамзин ощутил себя «сверхчеловеком, приблизившимся к Божеству (недаром он уподобляет свою дорожную палку «Геркулесовской палице»)».
Так благодаря Карамзину рождается еще один элемент «швейцарского мифа»: отправляясь в швейцарские горы, вы можете испытать себя, узнать, на что вы способны. И если вы покорите вершину, то почувствуете себя, как бы сказали сегодня, суперменом. И я полагаю, что не одно поколение русских путешественников, вдохновленное этим отрывком из «Писем», будет совершать восхождение в горы, чтобы испытать эмоции, подобные испытанным Карамзиным, и хотя бы на миг почувствовать себя всемогущественным.
Альпы не были бы Альпами, если бы Николай Михайлович не увидел там пастухов и пастушек. Причем столь приветливых и счастливых, что у него появляется желание, пусть и мимолетное, поселиться здесь, на этой земле. Однажды, встретив в горах двух молодых крестьянок, он заявил им, «что простая и беспечная жизнь их мне весьма нравится и что я хочу остаться у них и вместе с ними доить коров». И что же крестьянки? Они отвечали ему смехом. Но такая реакция жительниц волшебных Альп не обескуражила нашего героя. Он испытывал мощный прилив положительных эмоций, ощущал превосходство перед кем бы то ни было, и ему казалось в тот момент, что «…низки передо мною все великаны земного шара!» Еще одно подтверждение того, о чем писалось выше: в горах вы можете ощутить себя сверхчеловеком!
Лори, Матиас Габриэль (сын). Возвращение с горных пастбищ. Акварель.1804. Вот таких пастухов и пастушек встречал Карамзин в швейцарских Альпах.
Завершил Карамзин свое путешествие по Швейцарии в Женеве, где пробыл дольше всего. Видимо, это входило в его планы, но вмешалась еще и болезнь, что заставило Карамзина провести здесь целых пять месяцев — с 2 октября 1789 г. по 1 марта 1790 г. Остановился он по адресу Гран Рю, No. 17 (современная нумерация иная — No. 14), совсем недалеко от дома, где родился кумир его юности Жан-Жак Руссо. Но «фернейского патриарха» уже нет в живых. Зато в окрестностях Женевы, в местечке Жанто живет Шарль Бонне — другой швейцарский философ, которого Карамзин называет великим и с которым жаждет встретиться. «Вы, может быть, удивляетесь, друзья мои, — пишет он, — что я по сие время ничего не говорил вам о великом Боннете (Бонне. — Прим. авт.), который живет верстах в четырех от Женевы, в деревне Жанту (Жанто. — Прим. авт.). Мне сказали, что он весьма нездоров, глух и слеп и никого, кроме ближних родственников, не принимает, почему я не имел надежды видеть сего славного Философа и Натуралиста». Карамзину все-таки удалось увидеться с Бонне, и Николай Михайлович не преминул сообщить философу, что он «… с великим удовольствием и с пользою читал ваши сочинения».
Жан-Жак Руссо, Галлер, Гесснер, Лафатер, Бонне… Карамзин знает этих писателей, философов, ученых, читает их произведения. В Швейцарии он встречает людей, чьим интеллектом и талантом восхищается. Они живут интенсивной интеллектуальной жизнью, открывают новые законы природы и общества. Русская публика, прочитав «Письма» Карамзина, ясно увидит, что в стране-сказке живут не только пастушки и пастушки, но и интеллектуалы, у которых не стыдно поучиться уму-разуму.
Конечно, молодой человек не забывал и о волшебной швейцарской природе и совершал небольшие поездки по окрестностям Женевы. Его описания Женевского озера, пожалуй, самый восторженный пассаж «Писем».
«Все Женевское светлое озеро, как зеркало, представляется глазам моим — по сю сторону множество городов, деревень, сельских домиков, лугов, лесочков и дорог, которые одна другую пересекают, расходятся и опять соединяются, и на которых движутся люди, как деятельные муравьи, — а по ту сторону, на савойском берегу, страшные скалы, несколько хижин и, наконец, гордая Белая гора (Монблан. — Прим. авт.) в снежной своей мантии, в алоцветной короне, красимой солнечными лучами, — как царица среди прочих окружающих ее гор, высоких и гордых, но перед нею низких и смиренных… Вознося к небесам главу свою, она вопрошает Европу: «Что выше меня?», и Европа ответствует ей почтительным молчанием.
Насыщайся, мое зрение! Я должен оставить сию землю… Для чего же, когда она столь прекрасна? Построю хижину на голубой Юре, и жизнь моя протечет, как восхитительный сон!.. Но ах! Здесь нет друзей моих!
Величественный рельеф натуры! Впечатлейся в моей памяти! Увижу ли тебя еще раз в жизни моей, не знаю; но если огнедышащие вулканы не превратят в пепел красот твоих — если земля не расступится под тобою, не осушит сего светлого озера и не поглотит берегов его — ты будешь всегда удивлением смертных! Может быть, дети друзей моих придут на сие место, да чувствуют они, что я теперь чувствую, и Юра будет для них незабвенна!
Солнце закатилось, но горы блистают. Темнеет синяя твердь — еще сияют три холма Белой горы. Шумит ветер — облака показываются на западе, разливаются по небу, и мрачная завеса скрывает от глаз моих великолепную картину».
Сколько бы ни видел Николай Михайлович прекрасных картин природы, они не перестают доставлять ему наслаждение:
«Если бы теперь спросили меня: «Чем нельзя никогда насытиться?», то я отвечал бы: «Хорошими видами». Сколько я видел прекрасных мест! И при всем том смотрю на новые с самым живейшим удовольствием».
Может сложиться впечатление, что Карамзину все по душе в Швейцарии. Это не так. Молодому человеку очень не нравятся швейцарские города. Вот лишь несколько высказываний о тех, что он посетил.
Базель. «Базель более всех городов в Швейцарии, но, кроме двух огромных домов банкира Саразеня, не заметил я здесь никаких хороших зданий, и улицы чрезмерно худо вымощены. Жителей по обширности города очень немного, и некоторые переулки заросли травою».
Цюрих. «О городе скажу вам, что он не прельщает глаз, и, кроме публичных зданий, например ратуши и проч., не заметил я очень хороших или огромных домов, а многие улицы или переулки не будут и в сажень шириною».
Лозанна. «На другой день поутру исходил я весь город и могу сказать, что он очень нехорош; лежит отчасти в яме, отчасти на косогоре, и куда ни поди, везде надобно спускаться с горы или всходить на гору. Улицы узки, нечисты и худо вымощены».
Лишь о Женеве Николай Михайлович снисходительно скажет, что не только окрестности прекрасны, но и «город хорош».
Поначалу не приглянулись молодому человеку швейцарки: «…женщины здесь отменно дурны; по крайней мере, я не видал ни одной хорошей, ни одной изрядной». Но вскоре он изменит свое мнение. Увидев в доме одного священника двух его дочерей, напишет, что они «…всякому живописцу могли бы служить образцом красоты…». А позже в горах он встретит не одну красавицу и напишет:
«Сколь прекрасна здесь натура, столь прекрасны и люди, а особливо женщины, из которых редкая не красавица. Все они свежи, как горные розы, — и почти всякая могла бы представлять нежную Флору».
Площадь Молар. Акварель. 1794. Такой увидел Женеву Карамзин.
В самом начале марта 1790 г. Карамзин покинул Женеву и направился в Лион, а далее в Париж. Но мы не последуем за ним во Францию, а закончим здесь рассказ о заграничном путешествии Карамзина.
Вернувшись осенью 1790 г. в Россию, Николай Михайлович привел в порядок записи и решил их опубликовать. Первые «Письма» появились в 1791 г. в «Московском журнале», который начал издавать сам Карамзин. В силу различных обстоятельств работа над «Письмами» то продолжалась, то прерывалась, и в итоге первое полное издание «Писем русского путешественника» появилось только в 1801 г., после смерти Павла I. Книга произвела большое впечатление. Именно благодаря ей Карамзин превратился в известного писателя. При жизни Николая Михайловича «Письма» трижды печатались в составе собрания его сочинений.
«Письма» Карамзина открыли Швейцарию российской читающей публике, проложили дорогу русским путешественникам. Как поклонники Байрона и Гете будут повторять маршруты, пройденные их кумирами, так те русские XIX в., которым повезет оказаться в Швейцарии, будут стремиться увидеть все места, описанные Карамзиным в его произведении; посетить Базель и Цюрих, Женеву и Люцерну, погулять по берегам Женевского и Невшательского озер и непременно хоть одним глазком взглянуть на Юнгфрау, это чудо из чудес — «два снежные холма, девическим грудям подобные».
Но заслуга его «Писем», конечно, не только и не столько в этом. Начиная с Карамзина «швейцарский миф», и в более широком смысле — швейцарская тема становится частью культуры России. Вот что написал о произведении Карамзина известный писатель М. Шишкин в своей книге «Русская Швейцария»:
«Письма» Карамзина — не только удивительный односторонний договор об аннексии ничего не подозревающей страны, своеобразный акт о включении Швейцарии в русскую культуру, это и генеральная диспозиция с установкой ориентиров и цели, план движения, закодированный завет блуждающей русской душе. Будущий автор многотомной русской истории, пропитанной кровью, пущенной для высших необходимостей, ставит своим читателям вешки обыкновенного земного счастья».
Карамзин не просто рассказал русскому читателю о другой стране, но и поведал о других ценностях, о другой жизни. О жизни, когда во главу угла ставятся не абстрактные интересы страны, а интересы каждого человека, каждой личности. Счастье отдельного человека является залогом процветания общества. А счастья не может быть без свободы каждого члена этого общества.
[1]Венгернальп — высокогорное плато в Оберланде, в швейцарском кантоне Берн, лежит напротив Юнгфрау, Менха и Эйгера, на высоте 1884 м над уровнем моря, в 3 км к юго-востоку от Лаутербруннена, на дороге через Малый Шейдек в Гриндельвальд.
[1]Соломон Гесснер ( 1730–1788) — швейцарский поэт, художник и график. Подробнее см. очерк «Альбрехт фон Галлен и Соломон Гесснер —провозвестники легенды о швейцарском рае».
[2]Фридрих Готлиб Клопшток ( 17241–1803) — один из крупнейших немецких поэтов.
[3]Джеймс Томсон ( 1700–1748) — шотландский поэт и драматург, известный в первую очередь благодаря своему произведению «Времена года». Томсон — автор слов знаменитой британской патриотической песни «Правь, Британия, морями!».
[1] Иоганн Каспар Лафатер (1741, Цюрих–1801) — швейцарский писатель, богослов и поэт, писал на немецком языке. Заложил основы криминальной антропологии.
[1] Здесь и далее все цитаты из произведения Карамзина «Письма русского путешественника» приводятся по следующему изданию: Н. М. Карамзин. Сочинения в 2 томах. Л.: Художественная литература, 1984.
[1]См. очерк «Альбрехт фон Галлер и Соломон Гесснер — провозвестники «швейцарского мифа».
[2]См. очерк «Руссо, или Как был заложен первый камень в фундамент мифа».
[1]Аркадия, или Аркады (греч. Αρκάδες) — историческая область Древней Греции, названная в честь Аркада и ставшая поэтическим образом места счастливой и беззаботной жизни. В более широком смысле понятие «Аркадия» стало означать утопический идеал, недостижимую гармонию человека и природы.
[1]Далее в тексте — «Письма».