1. В Швейцарии умеют «жить с собою»
Кипренский О. А. Портрет В. А. Жуковского. 1816. Государственная Третьяковская галерея. Москва.
В начале XIX в. в России в целом уже сложилось определенное представление о Швейцарии. Вот что пишет об этом известный российский писатель и историк Р. Ю. Данилевский:
«Русский образ Швейцарии оформился довольно быстро в так называемый «швейцарский миф» — представление о горной стране миролюбивых пастухов, которые тем не менее настроены патриотически и — что было в этом мифе особенно важным — не терпят над собой никакого насилия ни со стороны внешних врагов, ни со стороны имперской власти, управляясь у себя сами».
Созданию этого образа в значительной степени, безусловно, способствовал Карамзин и его «Письма русского путешественника». Знаменитый русский поэт, основоположник русского романтизма Василий Андреевич Жуковский также внес несколько новых и очень важных элементов в идеализированное представление о Швейцарии.
Жуковский интересовался этой страной, хорошо знал ее историю, культуру и науку. Впервые он обратился к швейцарской тематике еще в 1802 г., сделав прозаический перевод французской повести Ж. П. К Флориана[1] «Вильгельм Телль, или освобожденная Швейцария». В свою бытность редактором «Вестника Европы»[2] рассказывал читателям о таких выдающихся представителях швейцарской науки, как физиогномист И. К. Лафатер[3], писатель Р. Тепфер,[4] педагог И. Г. Песталоцци, о котором мы уже подробно говорили, и о многих других. Я уже рассказывала о том, что Василий Андреевич Жуковский перевел поэму Байрона «Шильонский узник» на русский язык и тем самым поведал русскому читателю об одной из романтическо-героических страниц швейцарской истории[5]. Но вклад Жуковского в открытие русскому читателю Швейцарии этим отнюдь не ограничивается.
Василий Андреевич побывал в Швейцарии сначала в 1821 г., а затем в 1832—1833 гг. Третий раз он оказался в этой стране проездом в 1849 г., когда вместе с женой им пришлось покинуть Баден-Баден, до которого докатилась революционная волна[1]. Первый раз Жуковский пробыл в Швейцарии с июля по сентябрь 1821 г. Василий Андреевич сопровождал в поездке по Германии великую княгиню, а впоследствии императрицу Александру Федоровну[2], которой он преподавал русский язык. Получив ее согласие, он из Германии отправился на несколько месяцев в Швейцарию. В этой связи хочется упомянуть об истории одной дружбы в жизни поэта, о которой не столь часто пишут. В свите Александры Федоровны была фрейлина Мария Маргарета (Цецилия Александровна) Вильдермет, родом из Швейцарии, приехавшая в Россию вместе с прусской принцессой в 1817 г. С Жуковским их связывали самые теплые отношения. Поэт ценил в Вильдермет ум и ее нелюбовь к придворным интригам. Он оставил вот такое суждение о фрейлине: «У ней много ума и при нем есть какое-то детское простосердечие. <…> Она более, нежели кто-нибудь, удалена от интриги». Интересно, что Вильдермет ценила Жуковского за то же простодушие и неспособность к интриге. Об этом в своих воспоминаниях пишет А. О. Смирнова-Россет[3]. По ее словам, Жуковский
«всегда очень любил и уважал фрейлину Вильдермет, бывшую гувернантку императрицы Александры Федоровны, через которую он часто выпрашивал деньги и разные милости своим protégés, которых у него была всегда куча. М-lle Вильдермет была точно так же не сведуща в придворных хитростях, как и он; она часто мне говорила; «Joukoffsky fait souvent des bévues; il est naif, comme un enfant»[4]и Жуковский точно таким же образом отзывался об ней».
И вот именно эта швейцарская приятельница оказала Василию Андреевичу большую помощь в подготовке его первого путешествия по Швейцарии. Сохранилось немало ее писем поэту, в них она дает ему очень подробные советы относительно наиболее интересных маршрутов, предпочтительных способов передвижения и инструктирует относительно различных деталей быта, которые могли бы пригодиться в поездке.
Когда Жуковский отправится в поездку по Швейцарии во второй раз, Вильдермет уже покинет Россию, будет жить в своем родном городе Бомон, недалеко от Берна, где Жуковский и посетит ее в октябре 1832 г. Они не только увидятся, но будут продолжать постоянно переписываться, и в этих письмах он будет обсуждать с ней очень многое из того, что станет частью его «горной философии». Но это произойдет позднее, а пока вернемся к первому путешествию поэта в Швейцарию в 1821 г.
В течение всей поездки Жуковский вел подробный дневник, фиксируя события, встречи, впечатления. Швейцарию он воспринимает в тот период в русле своих романтических настроений. Нельзя не согласиться с известным литературоведом, исследователем творчества Жуковского А. С. Янушкевичем, когда он пишет, что эти дневники-письма «стали путешествием по горам и озерам Романтизма».
Тон описаний задан уже на границе со Швейцарией, когда в Констанце[1]Жуковский катается по Боденскому озеру:
«…Нельзя изобразить словами тех бесчисленных оттенков, в которых является его поверхность, изменяющаяся при всяком колыхании, при всяком ветерке, при всяком налетающем на солнце облаке; когда озеро спокойно, видишь жидкую тихо-трепещущую бирюзу, кое-где фиолетовые полосы, а на самом отдалении яркий, светло-зеленый отлив; когда волны наморщатся, то глубина этих морщин кажется изумрудно-зеленою, а по ребрам их голубая пена, с яркими искрами и звездами; когда же облако закроет солнце, то воды, смотря по цвету облака, или бледнеют, или синеют, или кажутся дымными».
Вскоре поэт оказывается на перевале Сен-Готард и буквально не находит слов, чтобы передать впечатление от увиденного:
«Неописанное зрелище природы, которой здесь нет имени; здесь она ни с чем знакомым не сходствует! Кажется, что стоишь на таком месте, где кончится земля и начинается небо…»
Жуковский, конечно, не случайно стремился в эти места, с которыми связан знаменитый швейцарский поход Суворова. Осенью 1799 г. армия Суворова, пройдя с боями именно через перевал Сен-Готард и перейдя Чертов мост, спустилась через заснеженный перевал Кинциг в долину Муотаталь в Швейцарии. Находясь на Чертовом мосту, Жуковский вспоминает о знаменательных событиях российской истории:
«Взглянул я на вершину Кинцигкульма[2], доступную только горным пастухам, чрез которую наш Аннибал перевел свое войско, томимое голодом, но не побежденное».
Ущелье Шолленен и Чёртов мост. Гравюра конца XVIII века, раскрашенная акварелью
Во время путешествия 1821 г. Жуковский стремится посетить места, где рождалась свободная Швейцария, в том числе и те, которые связаны с легендой о Вильгельме Телле, ведь он делал перевод книги о нем: «…я ходил в Бюрглен, место рождения Телля»; «Мы поплыли к Теллевой часовне (Tellsplatte)»; «Я возвратился тою же дорогою, и из Веггиса поплыл в Кюснахт, чтоб видеть die hohle Gasse (ущелье. — Прим. авт.), где Вильгельм Телль застрелил Геслера»[1]. А когда Василий Андреевич подплыл на лодке к лугу Грютли, где и была произнесена знаменитая клятва, положившая начало объединению трех кантонов во имя борьбы за свободу, он делает многозначительную запись: «На ней (на поляне. — Прим. авт.) нет памятника; но свобода Швейцарии еще существует». Главное для швейцарцев не памятники о знаменательном событии, а сохранение тех ценностей, ради которых боролись их предки.
За те несколько месяцев, которые Жуковский находился в Швейцарии в 1821 г., он сумел посетить и другие места, которые стали уже обязательными в маршрутах путешественников. Оказавшись на Женевском озере, поэт посещает Веве, Монтре и, конечно, Шильонский замок. Именно тогда у него возникает желание перевести поэму Байрона «Шильонский узник» на русский язык.
Здесь, на берегах озера Леман[2], поэт затрагивает тему, начатую еще Гете, и пишет о швейцарцах как о прекрасных хозяевах своей земли. Когда читаешь его описания Женевского озера, возникает полное ощущение гармонии, царящей на этих берегах.
«Сердце радуется, как скоро, покинув Савою, въедешь в Женевский кантон: картина деятельности, довольства и порядка представляется глазам во всей своей красоте».
Жуковский провел в Женеве всего три дня, но успел немало. Он мечтал лично познакомиться со знаменитым швейцарским педагогом Песталоцци. Проблемы воспитания издавна интересовали Жуковского, и он был прекрасно знаком с педагогической системой Иоганна Генриха Песталоцци. Как я уже писала, Василий Федорович был преподавателем русского языка великой княгини Александры Федоровны, а через несколько лет он станет и наставником великого князя Александра Николаевича, будущего императора Александра II.
Однако выбраться в Ивердон-ле-Бен, где жил Песталоцци, Василию Андреевичу не удалось. Но он сумел повидаться с двумя другими известными швейцарскими педагогами — К. В. Бонштеттеном[1] и Ф. Э. Фелленбергом[2]. С обоими у него состоялись, как пишет Жуковский «приятные» беседы, во время которых говорили, конечно, и о Песталоцци, и о мадам де Сталь, в чьем родовом поместье Коппе успел побывать Жуковский, и о проблемах воспитания.
Итогом этих встреч стала вот эта дневниковая запись:
«Грусть от прелести природы и от одиночества. Здешние домики пленительны от того, что в них заметно уменье жить с собою; у нас все это один убор. М-е Staël[3] многое угадала: воспитание; мечтание на счет лучшего; разговор не раздел, гостеприимство не общелюбие; все вне себя — следствие воспитания, а этого следствие поверхностность и непостоянство; в провинциях грубое скотство, в больших городах грубая пышность».
Размышления на эту тему не оставляют Василия Андреевича, и он опять возвращается к ним несколько дней спустя:
«В Швейцарии понял я, что поэтические описания блаженной сельской жизни имеют смысл прозаически справедливый. В этих хижинах обитает независимость, огражденная отеческим правительством: там живут не для того единственно, чтобы тяжким трудом поддерживать физическое бытие свое; но имеют и счастие, правда, простое, неразнообразное, но все счастие, то есть свободное наслаждение самим собою».
Фрейденбергер, Зигмунд; Лафон, Даниэль. Счастливый сельский житель. Гравюра, раскрашенная акварелью. Музей изобразительных искусств Берна Крестьян, которые имеют «… счастие то есть, свободное наслаждение самим собою», увидел Жуковский в Швейцарии
Жуковский приходит к выводу, что швейцарцы умеют «жить с собой», то есть жить независимо, довольствуясь малым и только тем, что нужно именно тебе. И, возможно, такой образ жизни позволяет обрести счастье. И еще интересная мысль — «гостеприимство не общелюбие». Жуковский отмечает здесь коренное отличие швейцарцев от русских. Жители этой страны не хотят любить всех, заботиться обо всех, пытаться сделать счастливыми всех.
Таким образом, уже во время первого путешествия в Швейцарию Жуковский закладывает два новых кирпичика в фундамент мифологизированного образа страны: швейцарцы — люди, знающие, что такое счастье и как его можно обрести.
Покинув берега Женевского озера, вдохновившие его на философские размышления, Жуковский, прежде чем окончательно уехать из Швейцарии, еще раз отправляется в Бернские Альпы, решив поближе взглянуть на знаменитую красавицу Юнгфрау. «Наконец я в Оберленде! И эта последняя часть моего путешествия была самая счастливая, самая богатая живыми, чистыми наслаждениями природы», — напишет Василий Андреевич великой княгине.
А в его дневнике можно найти очень отрывочные, но чрезвычайно емкие и удивительно красочные описания увиденного:
«Посинелые горы; на них золотые облака; солнечный свет мешал; облака синие и озеро синее; но просветы полосами; по всем горам облака как кудри; Юнгфрау изредка из облаков. Удивительное действие облаков: в Тунском озере солнце, а по горам легкие золотистые струи; озеро Бриенцское[1] темно, и Лиматт[2] и горы все открыты, только по краям облака амфитеатром, как взбитая пена (или и как вата по высоте их). Небо разорванное, осеннее. Над Тунским озером оссиановская картина: точно группы туманных воинов с дымящимися головами».
Важный момент. Наблюдая беспрестанное изменение освещения на Юнгфрау, переход от одного состояния природы к другому, Жуковский проводит параллели с жизнью человека: «Душа и несчастие, душа и счастие. Революция и порядок». Возможно, уже тогда у него зародились те мысли, которые и приведут позднее к появлению его философской и богословской системы под названием «горная философия». Но о ней мы будем говорить позднее, рассказывая о втором пребывании Жуковского в Швейцарии.
Потом Василий Андреевич поднимается на гору Риги, которая расположена в невероятно живописном месте в окружении трех озер. С ее вершины Риги-Кульм, находящейся на высоте 1797 м над уровнем моря,— открывается 360-градусный панорамный вид. Жуковский совершает восхождение на Риги-Кульм и проводит там ночь в уже построенном к тому времени маленьком отеле.
Риги-Кульм. Гравюра середины XIX века, раскрашенная акварелью, из коллекции автора
Оказавшись в Цюрихе, где полтора месяца назад Жуковский и начал свое чрезвычайно «богатое разнообразными ощущениями» путешествие, он записал в дневнике: «Я видел прекрасный сон; но воспоминание бережет прошедшее». Полюбовавшись напоследок на Рейнский водопад[1] в Шаффхаузене, Василий Андреевич пишет, что он «простился с Швейцарией». Но это не было прощание, хотя поэт об этом еще не подозревал.
На основе дневниковых записей Жуковский подготовил очень подробное письмо, адресованное великой княгине. В 1825 г. под названием «Отрывки из письма о Швейцарии» оно было опубликовано в альманахе «Полярная звезда» и на долгие годы стало эстетическим манифестом русского романтизма.
Из путешествия поэт привез не только дневниковые записи, но и множество рисунков. В письме великой княгине Василий Андреевич признается, что
«…со вступления моего в Швейцарию открылась во мне болезнь рисованья; я рисовал везде, где только мог присесть на свободе, и у меня теперь в кармане почти все озера Швейцарии, несколько долин и полдюжины высоких гор».
Жуковский и впоследствии не расставался с карандашом и признавался, что «живопись и поэзия для него родные сестры». Как мы видим, Швейцария дает толчок развитию не только поэтических, философских, но и художественных дарований. В этом мы еще не раз убедимся, когда будем говорить о вкладе художников в формирование идеалистического образа Швейцарии.
2.«Горная философия» Жуковского — правила жизни, которыми нужно руководствоваться
Второй раз Жуковский оказался в Швейцарии в 1832 г. Василий Андреевич плохо себя чувствовал и летом того года взял отпуск и отправился в Европу для поправки здоровья. Сначала он пил воды и принимал ванны в Эмсе, а в сентябре выехал в Швейцарию. Поэт поселился на берегу Женевского озера, снял дом в Верне. В те времена это была маленькая деревушка, которая позднее стала частью Монтре. Именно там сегодня находится знаменитый отель Le Montreux Palace. «Мой дом в поэтическом месте, на самом берегу Женевского озера, на краю Симплонской дороги; впереди Савойские горы и Мельерские утесы, слева Монтре на высоте и Шильон на водах, справа Кларан и Веве. Эти имена напоминают тебе и Руссо, и Юлию, и Байрона», — пишет он в письме своему другу И. И. Козлову[1].
Монтрё и Верне. Литография XIX века из коллекции автора. В одном из домом на самом берегу озера и жил Жуковский.
Выбор пал на Верне, поскольку здесь жил давнишний друг Жуковского — художник Евграф Романович Рейтерн, о дружбе с которым я еще расскажу. Жуковский оставался в Верне до апреля 1833 г. Апрель-май он проводит в поездке по Италии, а затем вновь возвращается в Швейцарию. Здесь в течение июня ему сделают две операции, и он сможет вернуться в Россию.
Образ жизни Василия Андреевича во время его второго пребывания в Швейцарии, естественно, соответствовал состоянию его здоровья: «Между тем живу спокойно. И делаю все, что от меня зависит, чтобы дойти до своей цели — до выздоровления. Живу так уединенно, что в течение пятидесяти дней был только раз в обществе», — записывает он в своем дневнике в январе 1833 г.
Несмотря на неважное самочувствие, поэт не отказывает себе в удовольствии совершать прогулки по окрестным местам. Вместе с Рейтерном он также ходил на этюды. Жуковский прекрасно знал этот район побережья озера Леман, благо изучил его еще во время своего первого приезда в Швейцарию.
Жуковский, в отличие от Карамзина, находит, что Жан-Жак Руссо в его «Юлии, или Новой Элоизе» не сумел передать всю прелесть этих мест: «Руссо не перенес здешних картин в свой роман; он ничего верно не выразил; ничего, что видишь здесь глазами, не находишь в его книге». Это отмечал не один Жуковский, и в этом нет ничего удивительного. Задача Руссо была поместить идеального человека в идеальную природу, пейзаж был в достаточной мере абстрактным, в значительной мере оторванным от привязки к местности. В своей критике Руссо Жуковский не останавливается на этом, он идет еще дальше. Вот, например, как в упоминавшемся выше письме Козлову он передает свое впечатление от романа Руссо:
«И не во гнев тебе будет сказано, нет ничего скучнее „Новой Элоизы», я не мог дочитать ее и в молодости, когда воображению нужны более мечты, нежели истина. Попытался прочитать ее здесь и еще более уверился, что не ошибся в своем отвращении. Для великой здешней природы и для страстей человеческих Руссо не имел ничего, кроме блестящей декламации: он был в свое время лучезарный метеор, но этот метеор лопнул и исчез».
Романтику Жуковскому претит декларативность Руссо, он видит в этом определенную фальшь.
Природа берегов озера Леман не только не разочаровала Жуковского, но и произвела на него еще более сильное впечатление, чем в первый приезд. Во всяком случае, в его дневниковых записях и в письмах к друзьям содержатся удивительно поэтичные и живописные описания озера. Позволю себе привести одну достаточно длинную цитату, поскольку это описание Женевского озера поистине достойно пера великого романтического поэта.
«Теперь 4-е января (старого стиля), а на дворе почти весна; солнце светит с прекрасного голубого неба; перед глазами моими расстилается лазоревая равнина Женевского озера; нет ни одной волны; не видишь движения, а только его чувствуешь: озеро дышит. Сквозь голубой пар подымаются голубые горы с снежными, сияющими от солнца вершинами; по озеру плывут лодки, за которыми тянутся серебряные струи, и над ними вертятся освещенные солнцем рыболовы, которых крылья блещут как яркие искры. <…> Между тем в воздухе удивительная свежесть, есть какой-то запах не весенний, не осенний, а зимний; есть какое-то легкое, горное благоухание, которого не чувствуешь на равнинах. Вот вам картина одного утра на берегах моего озера!»
Лори, Матиас Габриэль (сын). Флюэлен. Гравюра XIX века, раскрашенная акварелью. Швейцарская национальная библиотека, Берн. Любуясь горными пейзажами Швейцарии, Жуковский размышлял над тем, что станет впоследствии его «горной философией»
Жуковский сначала сделал эту запись в дневнике, а позднее включил в чрезвычайно подробное письмо, написанное наследнику престола великому князю Александру Николаевичу — будущему императору Александру II, воспитателем которого он являлся с 1825 г. Великому князю в тот год исполнилось 15 лет, и Василий Андреевич полагал, что это возраст, когда молодой человек, как он писал, расстается с «ребячеством и юношеством» и вступает во взрослую жизнь, где слова о «высоком знаменовании» его будущего» уже становятся не просто чем-то абстрактным, а приобретают реальные очертания. И Жуковский считал своим долгом подготовить воспитанника к этому столь ответственному моменту.
Именно в этом письме Василий Андреевич сформулировал понятие «горная философия», которое, будучи важным для русской философской мысли, внесло и нечто новое и весьма необычное в становление «швейцарского мифа». Эта философия — квинтэссенция размышлений поэта о природе и связи процессов, там протекающих, с жизнью человека; о нравственном смысле истории и о границах дозволенного и недозволенного в осуществлении той роли, которую играет человек в исторических процессах. Поскольку Жуковский был глубоко верующим человеком, это еще и рассуждения о Божьей воле и о предопределении в жизни человека и общества.
Надо сказать, что Жуковский всегда любил писать о горах, они постоянно присутствовали в его стихотворениях и поэмах и раньше. Во время первого путешествия Жуковского по Швейцарии горы владели его воображением больше, чем что-либо другое. Он, как мы знаем, совершал восхождение на перевалы, названия почти всех самых известных швейцарских вершин встречаются в его дневниках. В описаниях картин швейцарской природы постоянно присутствуют такие слова, как «скалы», «утесы», «вершины», «высота», «вверх». Горы у Жуковского — это не просто часть пейзажа, а символическое олицетворение некоего духовного мира, где, как и в мире людей, происходит постоянная борьба темных и светлых сил. В результате горы как феномен природы превращаются, по словам Ю. М. Лотмана, в один из способов «пространственного конструирования мира в сознании человека».
Теперь, когда Василий Андреевич второй раз приехал в Швейцарию, горы вновь занимают его мысли. Описывая виды, открывающиеся ему из Верне, он вновь и вновь говорит о горных пейзажах. Со стороны Женевы протянулась «голубая, однообразная стена Юры», созерцание которой умиротворяет душу. В природе в широком смысле слова поэт ценит то, что она дает для души человека. Жуковский постоянно пишет об этом:
«Природа, окружавшая меня, была прелестна, но главная прелесть окружающего есть наша душа, есть то чувство, которое она приносит к святилищу природы»; «Красоты природы в нашей душе; надобно быть в ладу с собою, чтоб ими наслаждаться».
А вот на другой стороне озера перед ним открывается картина скорее драматичная.
«На противной, Савойской стороне, подымаются горы более огромные и представляют ужасный хаос утесов, разорванных, растреснутых, разделенных глубокими долинами, в которых теперь белеет снег, тогда как самые утесы, синеющие от еловых лесов, покрывающих бока их, имеют вид необъятного, оцепенелого, изрубленного трупа».
Лицезрение громадин, напоминающих «изрубленный труп», не только вызывает тревогу, но и наводит поэта на мысли о могуществе человеческого разума, способного охватить внутренним взором все происходящее не только сейчас, но и в далеком прошлом.
«И мне было бы весьма душно от их ужасающей взоры огромности, когда бы мне не сопутствовал другой великан, который может без страха с ними соперничать: этот великан есть мысль, могущая не только в одну минуту подняться на их неприступные высоты, но, перелетев века и пространство, присутствовать при их рождении…»
Горные обвалы, которые видел Жуковский в Альпах, наводили поэта на мысли об опасностях любых катаклизмов не только в природе, но и в жизни общества. Гравюра середины XIX века из коллекции автора.
Главное, у людей есть возможность не только увидеть все происходящее в природе, но и осмыслить эти процессы и сделать из этого выводы. Жуковский находит большое сходство в том, что происходит в природе, с процессами, происходящими в обществе. Он пишет о том, что все этапы становления человеческого общества сопровождались хаосом, жестокостью и потрясениями — так же как и при рождении мира природы. И по сей день в мире людей постоянно случаются обвалы и крушения. «Какое сходство в Истории этих безжизненных великанов с Историей живого человеческого города!», — вырывается у него восклицание.
Но Василий Андреевич верит в то, что в жизни человечества, как и в жизни природы, периоды хаоса, разрушений сменяются покоем и движением вперед. В этом он и видит суть своей философии гор. Проводя параллель между процессами в природе и ходом человеческой истории, он пишет:
«Иногда движение кажется бурею: бездна кипит; но вдруг все гладко и чисто; и в этом за минуту столь безобразном хаосе вод спокойно отражается чистое небо. Вот вам философия здешних гор».
Чтобы сделать свою мысль еще более понятной, Жуковский рассказывает такой эпизод, в котором он уже прямо называет свои размышления «горной философией:
«Еще один маленький отрывок из той же горной философии: проезжая сюда через кантон Швиц, я видел на прекрасной долине, между Цюрихским и Ловерцким озером, развалины горы, задавившей на двадцать лет несколько деревень и обратившей своим падением райскую область в пустыню».
Далее поэт рассказывает о том, что рядом в плодородной долине когда-то произошел такой же обвал, но теперь там вновь плодородные земли. Однако, для того чтобы возродилась жизнь, должно было пройти несколько веков. И далее следует самый важный вывод «горной философии» — о губительности насилия.
«Вот история всех революций, всех насильственных переворотов, кем бы они производимы ни были, — бурным ли бешенством толпы, дерзкою ли властью одного! Разрушать существующее, жертвуя справедливостью, жертвуя настоящим для возможного будущего блага, есть опрокидывать гору на человеческие жилища с безумною мыслью, что можно вдруг бесплодную землю, на которой стоят они, заменить другою, более плодоносною».
Заключает Жуковский свое послание рассуждением о том, что какими бы высокими целями ни руководствовался человек, они не оправдывают насильственных средств их достижения:
«…Истинное зло, хотя бы и было благодетельно в своих последствиях; никто не имеет права жертвовать будущему настоящим и нарушать верную справедливость для неверного возможного блага.<…> Одним словом, живи и давай жить; а паче всего блюди Божию правду. Но довольно. От моей горной философии и письмо мое сделалось горою. Прощайте».
Отрывки из письма В.А. Жуковского великому князю Александру Николаевичу были напечатаны в таких популярных изданиях того времени, как «Полярная звезда» и «Московский телеграф». А позднее основной текст письма был опубликован в журнале «Библиотека для чтения» под заглавием «Две Всемирныя Истории: Отрывок письма из Швейцарии».
Итак, пребывание Жуковского в Швейцарии в 1832–1833 гг. способствовало появлению на свет новой философии, которая, безусловно, оказала влияние на значительные круги российской образованной публики. Можно говорить и о ее воздействии на воспитанника поэта, будущего императора Александра II. К такому выводу приходит, например, А. Ю. Андреев, видный исследователь философского и богословского учения Жуковского. В статье «Философские и богословские отрывки из швейцарских писем В. А. Жуковского» он пишет:
«И памятуя о действительно сильном влиянии Жуковского на молодого Александра II, можно без преувеличения сказать, что сама личность «царя-освободителя», его последовательная приверженность к созидательным реформам, позволившая осуществить вековую потребность России и отменить крепостное право, а также дать толчок к развитию институтов гражданского общества — все это закладывалось на основе текстов, подготовленных на швейцарской земле».
Таким образом, благодаря В. А. Жуковскому появляется несколько весьма важных элементов «швейцарского мифа». После своего первого пребывания в Швейцарии Жуковский пришел к выводу о том, что швейцарцы — люди, знающие, что такое счастье. Но счастливы они не только потому, что живут на лоне природы, как полагал Руссо. Важно и другое: они умеют довольствоваться малым, работают, чтобы обеспечить себя и свою семью и не стремятся, в отличие от русских, осчастливить все человечество.
На берегах Женевского озера также зарождаются философские концепции, в частности «горная философия», оказавшая определенное влияние на развитие политических и социальных процессов в России. Остается только сожалеть, что не все в России прислушались к выводам, сделанным Жуковским о вреде насилия, более того, о его бессмысленности. В дальнейшем страна пошла по пути революции, и в итоге произошел тот самый горный обвал, похоронивший под собой плодородную долину. Именного этого так опасался великий поэт и философ.
[1] Иван Иванович Козлов (1779–1840— русский поэт и переводчик эпохи романтизма.
[1] Рейнский водопад — водопад на реке Рейн в швейцарском кантоне Шаффхаузен рядом с городком Нойхаузен-ам-Райнфалль. Считается самым большим равнинным водопадом в Европе.
[1]Озеро в швейцарском кантоне Берн.
[2]Жуковский пишет о реке Лиммат — правом притоке реки Аре (также Ааре).
[1]Карл (Шарль) Виктор фон Бонштеттен (1745–1832) — барон, швейцарский публицист, историк, педагог, философ, писатель, государственный деятель.
[2] Филипп Эммануил фон Фелленберг ( 1771–1844) — швейцарский ученый-педагог и филантроп, агроном.
[3] Речь идет о писательнице мадам де Сталь. Жуковский во время путешествия читал ее книгу «Размышления о главнейших событиях Французской революции»
[1]Герман Гесслер — имперский наместник, один из представителей австрийской власти в швейцарских кантонах.
[2]Озеро Леман — французское название Женевского озера.
[1]Констанц — в тот момент входил в состав Великого герцогства Баден, исторического государства на юго-западе Германии, существовавшего в период с 1806 по 1918 г.
[2]Кинциг-Кульм (также Кинцигкульм) — высокогорный перевал в Швейцарии, достигающий высоты 2073 м.
[1]Баденская революция (1848–1849) — революционные события в Великом герцогстве Баден, часть революции в Германии.
[2]Александра Федоровна (урожденная принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская1798–1860) — супруга российского императора Николая I, мать Александра II, императрица российская. Жуковский преподавал ей русский язык с 1817 по 1841 г.
[3]Александра Осиповна Смирнова (1809–1882); урожденная Россет, известная также как Россети и Смирнова-Россет — фрейлина русского императорского двора, знакомая, друг и собеседник А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова.
[4]Жуковский часто попадает впросак; он наивен, как дитя.
[1]Жан-Пьер Клари де Флориан (1755–1794) — французский писатель.
[2]Журнал «Вестник Европы» был основан в 1802 г. Его первым редактором был Н. М. Карамзин. Жуковский редактировал журнал с 1808 г. по по 1811 г.
[3]Иоганн Каспар Лафатер (1741–1801) — швейцарский писатель, богослов и поэт, писал на немецком языке. Заложил основы криминальной антропологии.
[4]Родольф Тепфер ( 1799–1846) — швейцарский писатель и художник.
[5]См. очерк в этой книге «Байрон, и Утверждение героико-романтического образа Швейцарии».