1. Байрон посещает родину своего кумира
Томас Филлипс (копия). Джордж Гордон Байрон, Шестой барон Байрон. Около 1835 года (с оригинала1813). Лондонская национальная портретная галерея
Действие двух знаменитых поэм Джорджа Гордона Байрона (1788–1824) — «Шильонский узник» и «Паломничество Чайльд-Гарольда» — либо полностью (в первом случае), либо частично происходит в Швейцарии. Места, описанные в них, посетил сам поэт. И на протяжении вот уже более двух столетий приезжающие в Швейцарию повторяют путь лорда Байрона, используя специальные карты, на которых обозначен его маршрут. Так, Виктор Гюго, совершая поездку по Швейцарии в 1839–1840 гг., старался посетить те места, где бывал Байрон.
Джордж Байрон приехал в Швейцарию в 1816 г., направляясь в город своей мечты — Венецию, а оттуда в Турцию. Остановка в Женеве была запланирована для того, чтобы побывать в местах, связанных с именем его кумира Жан-Жака Руссо. Английский поэт восхищался Жан-Жаком Руссо, считая его не только истинным приверженцем свободолюбивых взглядов, но и вдохновителем Французской революции. В поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда» он прямо пишет об этом:
И, молнией безумья озаренный,
Как пифия на троне золотом,
Он стал вещать, и дрогнули короны,
И мир таким заполыхал огнем,
Что королевства, рушась, гибли в нем.
Не так ли было с Францией, веками
Униженной, стонавшей под ярмом,
Пока не поднял ярой мести знамя
Народ, разбуженный Руссо с его друзьями.
Интересно, что в то же самое время в России другой великий поэт также восхищается Руссо и вторит Байрону, говоря, что он «защитник вольности и прав». Как вы наверняка догадались, написал это Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Евгений Онегин».
Байрон находил, что многое сближает его с французским философом и писателем. Портрет Руссо в поэме в значительной степени автопортрет:
Всю жизнь он создавал себе врагов,
Он гнал друзей, любовь их отвергая.
Весь мир подозревать он был готов.
На самых близких месть его слепая
Обрушивалась, ядом обжигая, —
Так светлый разум помрачала тьма.
Но скорбь виной, болезнь ли роковая?
Не может проницательность сама
Постичь безумие под маскою ума.
В Женеве Байрон собирался дождаться приезда своего друга Джона Хобхауса, с которым учился в Кембридже и путешествовал в 1809 г. по Востоку. Это был очень сложный период в жизни поэта. По сути, он был вынужден бежать из Лондона, его преследовали кредиторы, да и на личном фронте Байрон только что перенес серьезное поражение. А ведь совсем недавно казалось, что счастье наконец улыбнулось ему.
В январе 1815 г. он обвенчался с Анной Изабеллой Милбенк (близкие звали ее Аннабеллой), руки которой долго добивался. В декабре у них родилась дочь по имени Ада, и вдруг в январе 1816 г. Аннабелла, забрав ребенка, уехала в имение к отцу, заявив, что больше никогда не вернется к мужу. Поскольку она не захотела объяснить мотивов, по которым его покинула, в обществе распространялись самые противоречивые и нелицеприятные для поэта версии разрыва. Одни говорили о бесконечных любовных похождениях Байрона, другие намекали на его гомосексуальность, третьи утверждали, что он находится на грани умопомешательства. Положение поэта, у которого и до этого в столице Великобритании было много недоброжелателей, стало и вовсе невыносимым. Неудивительно, что, когда в апреле этого же года был оформлен развод, Байрон поспешил покинуть страну.
В поездке его сопровождал личный врач Джон Уильям Полидори — английский писатель и врач итальянского происхождения. Байрон был измучен событиями последних месяцев жизни в Лондоне и очень плохо
себя чувствовал. Интересная деталь. Первую ночь в Женеве путешественники провели в сохранившейся до наших дней гостинице «Англетер» (Angleterre), где в графе «возраст» Байрон написал: «100 лет».
Поэт провел на берегу Женевского озера все лето. Он снял виллу в окрестностях Женевы, в Колоньи. Сегодня это часть города, один из его самых дорогих районов. Изначально это поместье называлось вилла Бель Рив. Байрон назвал виллу Диодати — по имени ее владельцев, семьи Диодати. Двухэтажная вилла стоит на холме, совсем недалеко от озера, и оттуда открывается замечательный вид на город, на горную цепь Юра и, конечно, на Женевское озеро. «Озеро Леман обратило ко мне свое хрустальное чело», — написал он, восхищенный открывавшимся видом.
Небольшое отступление. В конце 1980-х годов мне удалось побывать на вилле, которая до сих пор является частной собственностью. Ее тогдашний владелец решил продать поместье. Как всегда перед началом аукциона потенциальные покупатели и просто любопытствующие могли посетить историческое здание. Виллу я, конечно, не купила, но хотя бы подышала воздухом дома, чьи стены когда-то видели столько знаменитых людей. Ведь до Байрона, в 1808 г. здесь провела несколько месяцев великая княгиня Анна Федоровна, а позднее, с декабря 1833 по февраль 1834 г. — французский писатель Бальзак.
Вилла Диодати, на которой жил лорд Байрон. Гравюра XIX века, раскрашенная акварелью, из коллекции автора
Недалеко от виллы Диодати жил другой поэт — Перси Биши Шелли со своей возлюбленной Мэри Годвин, которая вскоре станет Мэри Шелли. Байрону вилла Диодати поначалу показалась слишком маленькой, но он все-таки снял ее, потому что хотел жить рядом с Шелли. И у них завязались по-настоящему дружеские отношения.
Перси и Мэри часто бывали у Байрона в гостях. Иногда к ним присоединялась сводная сестра Мэри — Клара Мэри Джейн Клермонт, предпочитавшая имя Клер. Надо сказать, что Клер оказалась там не случайно. Она была влюблена в Байрона и последовала за ним из Лондона. Байрон не был влюблен, но его трогала преданная любовь девушки. В одном из писем сестре Августине он написал:
«Я не был влюблен, у меня не осталось чувств ни для одной женщины, но я не мог вести себя стоически с женщиной, которая проехала 800 миль, чтобы оказаться рядом со мной. Кроме того, последнее время я столкнулся, увы, со столькими случаями презрения, что мечтал о любви, чтобы развеяться».
Развеяться ему удалось, но очень скоро присутствие Клер стало его раздражать. Тем более что сначала Мэри и Перси не подозревали об этой связи, и Байрон не хотел, чтобы о ней узнали. Так что присутствие Клер, доставившее ему несколько приятных минут, превратилось в еще один фактор, осложнявший и без того непростую жизнь поэта. Долго скрывать связь с Клер не удалось. Об этом узнали сначала друзья, а потом слухи поползли и по Женеве.
Слава поэта к этому времени уже давно перешагнула границы Великобритании, жители Женевы, прослышав о визите в их места великого поэта, пытались правдами и неправдами узнать о том, что же происходит на вилле Диодати. Позднее Байрон, говоря об этом периоде своей жизни, признавался:
«Я никогда еще не жил такой высоконравственной жизнью, как в этой стране, но это не принесло мне пользы. Нет ни одной истории, подобной той чепухе, которую выдумывали про меня. За мной наблюдали с противоположного берега в бинокль, у которого, по всей видимости, были искажены стекла».
Не только присутствие Клер досаждало Байрону. Плохому настроению способствовала и необычно холодная и дождливая погода, установившаяся в то лето на Женевском озере. 1816-й вошел в историю как «год без лета». Даже сегодня он считается самым холодным в Европе и Северной Америке начиная с момента, когда ученые стали фиксировать температуру. Но, как известно, нет худа без добра. Именно плохой погоде мы обязаны появлению на свет двух произведений готической литературы[1]: новеллы «Вампир» и романа «Франкенштейн, или Современный Прометей».
В один ненастный день Мэри и Перси Шелли зашли навестить Байрона. Погода была плохая, пойти гулять, как планировали, не получилось. Все уселись у камина, и Байрон и предложил каждому рассказать какую-нибудь «страшилку». Предложил — и тут же сам придумал историю о красавце-вампире, которую подхватил его врач Полидори. Он написал новеллу «Вампир» в 1819 г. и преподнес ее в качестве произведения Байрона, что вызвало, естественно, протест со стороны поэта. Тогда Полидори рассказал об истории создания этой новеллы, которая к тому моменту уже была с восторгом принята публикой. И сколько впоследствии Байрон ни опровергал свое авторство, для многих читателей она так и оставалась его созданием.
В этот же вечер возник и сюжет произведения, которое прославило Мэри Шелли. Речь идет о романе «Франкенштейн, или Современный Прометей». Сюжет о монстре, возникший в голове Мэри в ту ночь, воплотился в роман лишь через десять месяцев и сразу же покорил сердца читателей. Этот роман имеет много пластов. Здесь есть моменты, типичные для готического произведения, немало и от произведений романтической литературы, и все это замешано на элементах научной фантастики. «Франкенштейн, или Современный Прометей» даже называют первым в мире научно-фантастическим романом, поскольку для создания монстра используются научные методы.
За прошедшие 200 лет с момента написания по его сюжету снято около 30 художественных фильмов! Славу Мэри Шелли он принес, а вот счастья — нет. Судьба ее на удивление трагична. Смерть забрала сначала двух ее маленьких детей, а чуть позже и человека, без которого ее жизнь теряла смысл. В 33 года ее возлюбленный Перси Шелли утонул во время шторма в Италии. Те, кто читал роман, написанный Мэри Шелли, помнят, что в романе чудовище — детище молодого ученого Виктора Франкенштейна, мстит своему создателю, убивая всех дорогих ему людей. Судьба Мэри невольно наводит на мысль, что монстр, созданный ее воображением, отомстил не только герою ее романа, но и ей самой.
Хотя автором романа является Мэри Шелли, многие считают, что идею и этого произведения также подал Байрон. Мне представляется, что есть основания так полагать. Байрон в это время был одержим поиском смысла жизни, пытался найти ответы на многие вопросы бытия. И для него Прометей был символом силы человеческого духа, который неизбежно победит мрак небытия. Недаром в самой первой сцене его поэмы «Манфред», задуманной и написанной в той же Швейцарии, главный герой, противостоящий духам зла, называет себя Прометеем.
Вы надо мной глумитесь;
Но властью чар, мне давших власть над вами,
Я царь для вас. — Рабы, не забывайтесь!
Бессмертный дух, наследье Прометея,
Огонь, во мне зажженный, так же ярок,
Могуч и всеобъемлющ, как и ваш,
Хотя и облечен земною перстью.
Ответствуйте — иль горе вам![1]
Забегая на несколько веков вперед, добавлю: в 2014 г. Женеву украсило весьма оригинальное произведение искусства. На Пленпале, одной из центральных площадей города, установили скульптуру, изображающую чудовище, созданное героем романа «Франкенштейн, или Современный Прометей».
Скульптура Франкенштейна на Пленпале. Фотография автора
Да, но почему же статую установили именно на площади Пленпале? И на это есть точный ответ. Именно здесь произошло первое убийство, совершенное монстром. Решив мстить своему создателю, но не найдя ученого, он настигает на площади Пленпале брата Виктора Франкенштейна и убивает его.
Открытие скульптуры было обставлено в духе самого произведения. Церемония проходила поздно вечером, когда уже стемнело. Статуя была накрыта, как и положено, белой тканью. Когда же ткань сняли, электрические разряды-молнии пронзили статую и «вдохнули» жизнь в открывшееся взорам чудовище. Думаю, что Байрон, вдохновитель романа о монстре, оценил бы и саму скульптуру, и церемонию по случаю ее открытия.
2. Новый элемент мифа. На берегах Женевского озера обитают музы
Дождливая погода иногда сменялась солнечной, и тогда жизнь на берегу Женевского озера доставляла Байрону приятные минуты. В такие дни они с Шелли совершали поездки по озеру на небольшой лодке, которую приобрели вскладчину.
22 июня друзья решили отправиться в небольшое путешествие. Главная цель поездки — побывать в Веве и Кларане — местах, где происходили все основные события романа Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». Байрон хотел посетить также Лозанну, поскольку в этом городе жил и писал свой знаменитый труд «История упадка и разрушения Римской империи» английский ученый-просветитель Эдуард Гиббон.
Байрон не смог не поддаться очарованию Женевского озера в районе Кларана. И неудивительно: отсюда открывается самый красивый вид на Леман и лежащие за ним Альпы. Эти места прекрасны не только сами по себе, но и историей любви, оставившей, по словам поэта, «бессмертный след». В Женеве Байрон начал работу над третьей песней поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда». Вот этот отрывок из нее — финальный аккорд гимна в честь романтической любви на берегах Женевского озера.
Кларан, Кларан! Приют блаженства милый!
Твой воздух весь любовью напоен.
Любовь дает корням деревьев силы,
Снегов альпийских озаряет сон.
Любовью предвечерний небосклон
Окрашен, и утесы-великаны
Хранят покой влюбленного, чтоб он
Забыл и свет, и все его обманы,
Надежды сладкий зов, ее крушений раны.
В Кларане все — любви бессмертной след,
Она везде, как некий бог, который
Дарует тварям жизнь, добро и свет,
Здесь трон его, ступени к трону — горы,
Он радужные дал снегам уборы,
Он в блеске зорь, он в ароматах роз,
Его, ликуя, славят птичьи хоры,
И шорох трав, и блестки летних рос,
И веянье его смиряет ярость гроз.
Сколько влюбленных, прочитав эти строфы, мечтали о том, чтобы оказаться на берегах Женевского озера, где даже «воздух весь любовью напоен»!
27 июня 1816 г. из-за проливных дождей друзья были вынуждены задержаться в деревне Уши близ Лозанны. Даже плохая погода на озере Леман может быть прекрасной, и Байрон испытывает блаженство, наблюдая за разразившейся грозой.
Какая ночь! Великая, святая.
Божественная ночь! Ты не для сна!
Я пью блаженство грозового рая,
Я бурей пьян, которой ты полна.
О, как фосфоресцирует волна!
Сверкая, пляшут капли дождевые.
И снова тьма, и, вновь озарена,
Гудит земля, безумствуют стихии,
И сотрясают мир раскаты громовые.
Третью часть поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда» можно по праву назвать бесценным подарком поэта швейцарскому народу. Байрон не только описывает красоты страны, он воспевает воинскую доблесть швейцарцев, рассказывая о знаменитом сражении при Муртене[1]. В ходе этого сражения швейцарцы одержали победу над воинами бургундского герцога, которые предстают в поэме как сподвижники тирана, а жители Муртена — это патриоты, давшие бой захватчикам, чтобы отстоять «…Вольность, и Гражданство, и Закон».
Как Ватерлоо повторило Канны[2],
Так повторен Моратом[3] Марафон.
Там выиграли битву не тираны,
А Вольность, и Гражданство, и Закон.
Там граждане сражались не за трон,
То не была над слабыми расправа,
И не был там народ порабощен,
Не проклинал «божественное право»,
Которым облачен тот, в чьих руках держава.
Попутный ветер пригнал лодку друзей и к замку Шильон. Байрона так поразила история Франсуа Бонивара[4], что еще до возвращения на виллу Диодати он сочинил лирико-драматический монолог, ставший его самым знаменитым произведением, своеобразной одой в честь тех, в ком даже в темнице жив дух свободы. Речь идет, конечно, о поэме «Шильонский узник».
Франсуа Юбер; Кристиан фон Мечел. Вид на Шильонский замок. Гравюра XIX века, раскрашенная акварелью. Швейцарская национальная библиотека, Берн
Вернувшись из путешествия по озеру, Байрон завершает в начале июля работу над третьей песней «Паломничество Чайльд-Гарольда» и над «Шильонским узником». Чуть позже, готовя поэму к изданию, Байрон пишет еще и «Сонет к Шильону», который стал ее частью, своеобразным предисловием. Вот одна строфа из сонета:
Свободной Мысли вечная Душа, —
Всего светлее ты в тюрьме, Свобода!
Там лучшие сердца всего народа
Тебя хранят, одной тобой дыша.
Уже в первой строфе два раза встречается слово «свобода», неоднократно повторяемое и в поэме. Это понятие уже неотделимо, как бы теперь сказали, от имиджа Швейцарии. Очевидно, что и для Байрона Швейцария ассоциируется со свободной страной, где живут свободолюбивые люди. И в этом он продолжатель дела Руссо, Шиллера и Жермены де Сталь.
Байрон пишет еще один сонет, посвященный Женевскому озеру.
Руссо, Вольтер, де Сталь, наш Гиббон, имена,
О Леман, берегов твоих достойны эти,
Как ты достоин их. Пусть ты б иссяк до дна,
Их слава сохранит твою среди столетий.
В сонете поэт упоминает имя де Сталь наравне с другими своими кумирами. Байрон виделся с Жерменой де Сталь в Лондоне, но встреча была мимолетной, и французская писательница не слишком его очаровала. Тем не менее он решает нанести ей визит в Коппе, где она жила в тот момент. На сей раз поэт и писательница произвели друг на друга вполне благоприятное впечатление, хотя их точки зрения на многие вопросы по-прежнему не всегда совпадали, и часто они ожесточенно спорили.
Небольшая деталь. Именно де Сталь прислала Байрону экземпляр только что вышедшего романа Каролины Лэм «Гленарвон». В главном герое нашумевшей книги британской аристократки, с которой у Байрона когда-то был бурный роман, все увидели весьма нелицеприятное изображение самого поэта. Байрон несколько раз возвращался в Коппе. Ему было там гораздо интереснее, чем в большинстве женевских гостиных.
Надо сказать, что, воспевая Швейцарию в своих сочинениях, реальных швейцарцев английский поэт не жаловал. Вот как он отозвался о них в письме к своему другу Томасу Муру[1], написанном в 1821 г.: «Швейцария — гнусная страна себялюбивых и грубых свиней, занявших самую романтическую местность на земном шаре. Я всегда терпеть не мог тамошних жителей, а еще меньше — английских туристов…» Как видим, досталось и англичанам — первым туристам, которые уже появились здесь.
Находясь в Швейцарии, Байрон мечтает вырваться хотя бы на несколько дней в Альпы. Все в той же третьей песне «Паломничество Чайльд-Гарольда» герой, с которым автор явно себя ассоциирует, рвется из чарующей долины в горы — туда, где «…духов неба ждут объятия земли».
Лори, Матиас Габриэль (сын); Юрлиман, Иоган. Водопад Штауббах в долине Лаутербруннен. Гравюра XIX века, раскрашенная акварелью. Швейцарская национальная библиотека, Берн. Именно этот водопад, по словам Байрона, похож на хвост белого коня, развевающийся по ветру
В конце августа в Женеву наконец приезжает Джон Хобхаус. Прежде чем окончательно покинуть Швейцарию, Байрон решает совершить марш-бросок в Бернские Альпы. 17 сентября вместе с другом он отправляется в путь. В начале путешествия он находится в прекрасном расположении духа, весь отдается наслаждению природой. Вот одна из первых записей в дневнике поэта, сделанная 19 сентября 1816 г.:
«Звон коровьих колокольчиков (все богатство здешних жителей, как у библейских патриархов, заключается в стадах); пастбища, расположенные выше любой горы в Англии; пастухи, окликавшие нас с вершин и дудевшие в свои дудочки на недосягаемой высоте, и вся окружающая природа воплощали все, что я слышал, или мог вообразить о пастушеском рае; гораздо больше, чем в Греции или Малой Азии, ибо там мы слишком часто видим саблю и мушкет; если кто в одной руке держит пастуший посох, в другой наверняка оказывается оружие; здесь все в чистом виде — пустынно, дико и патриархально…»[1]
В описаниях событий следующего дня мы читаем: «Жители кажутся свободными, счастливыми и богатыми (последнее еще не предполагает двух первых)». И далее продолжает: «… округа славится сыром, свободой; зажиточностью и отсутствием налогов».
Как видим, Байрон идет по стопам Жермены де Сталь и многих других и воспринимает Швейцарию как «патриархальную идиллию», как «пастушеский рай». Есть на страницах дневника Байрона и чрезвычайно поэтические описания швейцарской природы, вполне в духе «Alpenbegeisterung» («Восхищение Альпами»). Вот путешественники, добравшись до города Тун, переправились на лодке через озеро и оказались в Интерлакене. Далее путь лежал к Юнгфрау и знаменитому водопаду Штауббах в долине Лаутербруннен:
«Дошли до подножия горы (Юнг Фрау, что означает «Девушка»); ледники; водопады; один из них падает с высоты девятисот футов и виден на всем протяжении. Остановились в доме пастора. Вышли полюбоваться долиной; услышали шум лавины, подобный грому; видели громадный ледник. Разразилась гроза, с громом, молнией и градом — все это было прекрасно».
И далее следует знаменитое описание водопада Штауббах, который находился прямо напротив дома священника:
«Этот поток изгибается над скалой, точно хвост белого коня, развевающийся по ветру; таким можно вообразить апокалиптического «коня бледа[2]», на котором едет Смерть. Это — не туман и не вода, но нечто среднее; огромная высота (девятьсот футов) заставляет его изгибаться, местами рассеивает, а местами уплотняет чудесным и неописуемым образом».
А какое замечательное сравнение подобрал поэт для Гриндельвальдского ледника: «… похож на застывший ураган».
Но по мере того как друзья забираются все выше в горы, меняется настроение Байрона. На берегу Женевского озера ему удавалось если и не забыть о своих невзгодах и переживаниях, то, по крайней мере, иногда абстрагироваться от них, а в горах каждый новый пейзаж, каждое новое впечатление вызывают у него ассоциации со своими невзгодами:
«Проехали целые леса засохших сосен. Совершенно засохших; стволы с ободранной корой и мертвые ветви; все это — за одну зиму. Они показались мне похожими на меня и мою семью».
Завершаются записи о тринадцатидневном путешествии не слишком оптимистично:
«Я был расположен насладиться поездкой. Я люблю Природу и поклоняюсь Красоте. <…> Но и здесь меня не покидали горькие воспоминания, особенно о последних семейных невзгодах, — воспоминания, которым суждено сопровождать меня всю жизнь; ни пастушьи напевы, ни грохот лавин, ни водопады, ни горы, ни ледники, ни леса, ни тучи ни на миг не облегчили тяжесть, лежащую у меня на сердце; ни на миг не дали растворить мое несчастное «Я» в величии, могуществе и красоте, окружавшей меня со всех сторон».
Горы навевают Байрону не героическую эпопею в духе шиллеровского «Вильгельма Телля», а произведение, которое он сам назвал «необузданным, метафизичным и необъяснимым». Его душа жаждала драмы, трагедии. Скорее всего, еще в горах у поэта зародилась идея философско-драматической поэмы-трагедии «Манфред». Ее действие происходит, естественно, в Бернских Альпах. В произведении — с избытком страданий, терзаний, мрачной символики, злых духов и тому подобного. Вся поэма — отражение конфликта между красотой окружающего мира и мучительными терзаниями души. И хотя это конфликт прежде всего самого Байрона, он универсален.
Ярким контрастом к драматичным событиям, которыми наполнено произведение, служит описание почти идиллической жизни крестьян в горах. Вторая сцена первого акта имеет следующую ремарку: «Гора Юнгфрау. — Утро. — Манфред один на утесах». Герой готов свести счеты с жизнью, но не может не восхищаться красотой окружающего его пейзажа:
Как прекрасен,
Как царственно-прекрасен мир земной,
Как величав во всех своих явленьях!
<…>
Патриархально-сладостные звуки
Далеко раздаются по ущельям,
Сливаясь с колокольчиками стад,
И жадно я внимаю им. — О, если б
Я был незримым духом этих звуков,
Гармонией свободной и живой,
Блаженством бестелесным, что родится,
Живет и умирает вместе с ними!
Отдав дань швейцарским красотам, Байрон и в этой поэме не преминул внести свою лепту и в утверждение образа Швейцарии как страны, где живут подлинно свободные, отважные, полные достоинства люди. Вот что говорит Манфреду охотник, убедивший его не совершать непоправимого поступка:
Тебя, сын гор, и самого себя,
Твой мирный быт и кров гостеприимный,
Твой дух, свободный, набожный и стойкий,
Исполненный достоинства и гордый,
Затем что он и чист и непорочен,
Твой труд, облагороженный отвагой,
Твое здоровье, бодрость и надежды
На старость безмятежную, на отдых
И тихую могилу под крестом,
В венке из роз. — Вот твой удел.
Браун Ф. М. Манфред на вершине горы Юнгфрау. 1842. Манчестерская художественная галерея. Великобритания
Несмотря на всю оригинальность сюжета и глубину философских размышлений, поэма не вызвала большого энтузиазма у публики. Пессимизм Байрона, достигший, по мнению критики, в этой поэме апогея, скорее отпугивал, чем вдохновлял. «Манфред» стал известен в основном благодаря композиторам Роберту Шуману и Петру Ильичу Чайковскому, которые создали музыкальные произведения на этот сюжет. Симфония Чайковского «Манфред» имела огромный успех в России. После ее премьеры в Санкт-Петербурге триумфальное шествие этого произведения Чайковского продолжилось по многим странам Европы.
Байрон находился в Швейцарии с 20 мая по 10 октября 1816 г., большую часть этого времени он провел на берегах Женевского озера. За эти четыре с небольшим месяца он написал третью песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда», полное драматизма стихотворение «Тьма», известное в России в переводе И. С. Тургенева, «Оду на смерть достопочтенного Р. Б. Шеридана», стихотворение «Сон» — своеобразную краткую историю своей жизни, поэму «Шильонский узник», печальное стихотворение «Отрывок», а также начал трагедию «Манфред». И все они в большинстве своем трагического звучания. Напомним и то, что в это же время он явился вдохновителем появления на свет еще двух ставших знаменитыми произведений — новеллы «Вампир» и романа «Франкенштейн, или Современный Прометей».
Невольно возникает мысль: а не идеальное ли место для творчества берега Женевского озера? Возможно, умиротворяющие пейзажи вдохновляют и вызывают желание создавать произведения, достойные подобной красоты? На этот вопрос нет однозначного ответа. Но на протяжении нескольких веков поэты, писатели, композиторы и художники будут приезжать на берега озера Лемана в надежде на то, что здесь их посетит вдохновение. Очень часто они не обманутся в своих надеждах и создадут замечательные произведения. А способствовал зарождению мифа о том, что здесь обитают музы, именно Байрон.
3. «Шильонский узник» — успех в России
В начале XIX в. немногие русские бывали в Швейцарии, так же как немногие знали английский и читали поэму Байрона «Шильонский узник». Первым о Шильонском замке русскому читателю поведал Карамзин. Он побывал здесь в сентябре 1789 г. и, вооруженный томиком романа Руссо, прошелся по берегу Женевского озера в поисках мест, описанных в «Новой Элоизе». Ему, конечно, хотелось увидеть и пристань близ Шильонского замка, где Юлия упала в ледяную воду, спасая своего сына. Об одной из таких прогулок он сообщает в «Письмах русского путешественника»:
«За деревенькою волны озера омывают стены укрепленного замка Шильйона; унылый шум их склоняет душу к меланхолической дремоте. Еще далее, при конце озера (где впадает в него Рона), лежит Вильнёв, маленький городок, но я посмотрел на него издали и возвратился в Веве».
Шильонский замок. Гравюра XIX века, раскрашенная акварелью, из коллекции автора
Для широкой публики в России Шильонский замок и его окрестности по-настоящему открыл Василий Андреевич Жуковский, который перевел поэму Байрона на русский язык. На острове Шильон поэт побывал осенью 1821 г. Темница, в которой держали Франсуа Бонивара, произвела на него сильнейшее впечатление. Вот как он описал ее:
«Темница, в которой страдал несчастный Боннивар, выдолблена в гранитном утесе: своды ее, поддерживаемые семью колоннами, опираются на дикую, необтесанную скалу. На одной из колонн висит еще то кольцо, к которому была прикреплена цепь Бонниварова. А на полу, у подошвы той же колонны, заметна впадина, вытоптанная ногами несчастного, который столько времени вынужден был ходить на цепи своей все по одному месту».
Жуковский перевел поэму Байрона вскоре после возвращения из Швейцарии, и его перевод был встречен современниками с энтузиазмом. Пушкин писал:
«Перевод Жуковского est un tour de force[1]. <…> Дóлжно быть Байроном, чтоб выразить со столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским — чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть…»
Именно после публикации поэмы «Шильонский узник» в русском переводе посещение замка стало обязательным пунктом программы любого русского путешественника в Швейцарии — и остается им до сегодняшнего дня.
Легче перечислить тех, кто не посетил Шильонский замок, чем тех, кто в нем побывал. Упомяну лишь еще одно имя — Достоевский. Описывая в 1838 г. свое тяжелое состояние брату Михаилу, он полагает, что оно сродни тому, в каком находился Бонивар:
«Брат, грустно жить без надежды… Смотрю вперед, и будущее меня ужасает… Я ношусь в какой-то холодной, полярной атмосфере, куда не заползал луч солнечный… Я давно не испытывал взрывов вдохновенья… зато часто бываю и в таком состоянье, как, помнишь, Шильонский узник после смерти братьев в темнице…»
В заключение хочу рассказать еще об одном острове Женевского озера, о котором писал Жуковский. Делясь впечатлениями о своем визите в замок, Жуковский в предисловии к переводу «Шильонского узника» пишет:
«Неподалеку от устья Роны, вливающейся в Женевское озеро, недалеко от Вильнева, находится небольшой островок, единственный на всем пространстве Лемáна; он неприметен, когда плывешь по озеру, но его можно легко различить из окон замка».
В поэме Байрона узнику с огромным трудом удается сделать в стене несколько уступов, по которым, как по лестнице, он добирается до тюремного окна и видит вот этот малюсенький островок, лицезрение которого уже счастье для него:
И я приметил островок:
Прекрасен, свеж, но одинок
В пространстве был он голубом;
Цвели три дерева на нем;
И горный воздух веял там
По мураве и по цветам,
И воды были там живей,
И обвивалися нежней
Кругом родных брегов оне.
Действительно, неподалеку от города Вильнев расположился крохотный островок под названием Пэ (île de Peilz). Крошечный островок имеет свою историю и свои легенды. Еще в 1797 г. его значительно укрепили и даже построили на острове маленький деревянный дом, который, правда, вскоре разрушила стихия. А вот деревья там посадили все те же жители Вильнева в 1851 г., и не одно дерево, а целых три платана. Но сегодня на нем растут не три деревца, а одно — большой, раскидистый платан. Возникает полная иллюзия, что дерево просто плывет по воде. Остров Пэ — излюбленный объект у фотографов: однажды я побывала на фотовыставке, посвященной исключительно съемкам этого островка.
Остров Пэ. Именно этот остров видел узник Шильонского замка из окна темницы
Итак, про остров и Байрон, и вслед за ним Жуковский написали все верно, но я вынуждена внести уточнение в утверждение Жуковского о том, что остров Пэ — «единственный на всем пространстве Лемáна». Мало кто подозревает, что на Женевском озере есть целых семь островов[1].
Байрон и его поэма «Шильонский узник», переведенная Василием Жуковским, открыла Швейцарию для еще большего круга российской публики. С тех пор и до сегодняшнего дня Шильонский замок остается непременным местом паломничества российских туристов, впрочем, как и туристов со всего мира. Так, лишь в 2018 г. замок посетили более 400 тыс. человек! Благодаря поэме Байрона Шильонский замок превратился в культовое место, укрепилось романтическое представление о самом замке, о событиях, там произошедших, а это, безусловно, внесло свой вклад в мифологизацию образа Швейцарии.
Байрон, как мы убедились, восхищается альпийской природой. Несмотря на его крайне негативный отзыв о швейцарцах, он тем не менее увидел в стране и «патриархальную идиллию». Более того, в его произведениях «Шильонский узник, «Паломничества Чайльд-Гарольда», «Манфред» воспеваются патриотизм швейцарцев, их свободолюбие. В итоге героико-романтический образ Швейцарии благодаря Байрону наполнился новыми деталями, заиграл еще более яркими красками.
[1] Подробнее см.: Беглова Н. С. Россия и Женева. Сплетение судеб (очерк «Сюрпризы озера Леман»). М.: Аспект Пресс, 2019.
[1] «Являет собою чудо мастерства» (фр.).
[1] Здесь и далее цитаты из дневника Байрона приводятся по следующему изданию: Байрон. Дневники. Письма. М.: Издательство Академии наук СССР, 1966.
[2] «Конь блед», «Новый завет. Откровение Иоанна Богослова», глава VI, 8.
[1] Томас Мур (1779–1852) — поэт, один из основных представителей ирландского романтизма. Наиболее известно его произведение «Последняя роза лета». В 1812 г. познакомился с Байроном, стал его близким другом и одним из первых биографов.
[1] Битва при Муртене — одно из самых значительных сражений Бургундских войн. В 1476 г. бургундский герцог Карл Смелый осадил Муртен в кантоне Берн. 22 июня 1476 г. состоялась битва, закончившаяся убедительной победой швейцарцев.
[2] Канны — селение в юго-восточной Италии, где в годы второй Пунической войны произошла знаменитая битва (216 г. до н.э.), в которой карфагенский полководец Ганнибал (ок. 247–183 гг. до н.э.) добился полного разгрома римских войск.
[3] Морат — искаженное французское название города Мора. Он же по-немецки — Мюртен.
[4] Франсуа Бонивар (1493 — кон. 1570) — настоятель (приор) одного из женевских аббатств. За борьбу против герцогов Савойских был заключен в Шильонский замок, где провел шесть лет (1530–1536); последние четыре года просидел в погребе, прикованный цепью к железному кольцу. Был освобожден жителями Берна, взявшими Шильон в 1536 г. История его жизни послужила основой для поэмы Байрона.
[1] Перевод И. Бунина.
[1] Готическая литература — жанр, возникший во второй половине XVIII в. Произведения, написанные в этом духе, включали в себя элементы сверхъестественного, таинственных приключений, фантастики и мистики. Развивался этот жанр в основном в англоязычной литературе.